– Почему? – спросил он, прищурившись.
– Сам поймешь.
– Одна из ваших? – спросила Анни, глядя на подарок, завернутый в старую газету.
– Нет.
– Одна из моих? – спросила Мирна.
– Не твое дело, – сказала Рут.
– Могу поспорить, это мое дело, – пробормотала Мирна, надевая сапоги.
У дверей женщины обнялись, и Мирна предложила проводить Рут домой.
– Мы ее проводим, – сказал Оливье.
Из темноты, пока закрывалась дверь, отделявшая тепло от трескучего мороза, до Клары донесся голос Габри:
– Ой, смотрите. Плавучая льдина. Ну-ка, Рут. На ней твое имя.
– Пидор.
– Старая карга.
И сонное, тихое «фак-фак-фак», потом дверь закрылась.
Арман встретил их у двери:
– Хорошо провели время?
– Там Рут была, – сказал Жан Ги.
Гамаш улыбнулся. Понимающе.
– Ты уже, наверно, поел, – сказала Рейн-Мари. – Но если ты еще голоден…
Она протянула ему контейнер.
– Ты настоящий спаситель. Я умираю с голода.
Арман поцеловал жену и понес еду в кухню.
– Тебе удалось перевести письмо? – спросил Жан Ги.
– Да. Думаю, да. По крайней мере, понять суть.
– И в чем она?
Гамаш уже собирался сказать, но увидел Анни, ждавшую мужа, который тут же и появился.
– Я тебе скажу утром. Не возражаешь, если я поеду с тобой в Монреаль?
Вопрос задавался Жану Ги как риторический, но тот, к удивлению Гамаша, задумался.
– Это не обязательно, – сказал Арман. – Уверен, кто-нибудь еще…
– Нет-нет, я, конечно, тебя отвезу. Просто я не буду возвращаться и у меня назначена ранняя встреча. Нам придется выехать ни свет ни заря.
– Я вас могу отвезти, сэр, – сказал Бенедикт. Он чуть не с головой залез в холодильник, а теперь появился с пирогом в руке. – Если вы не возражаете, я бы воспользовался вашей машиной. Мне ужасно нужно взять чистую одежду и проверить, как дела в здании. А потом я бы отвез вас назад. Мою машину к тому времени, наверно, уже сделают.
– Это будет идеально, – сказал Арман. – Merci.
– А тебе зачем в город? – спросила Рейн-Мари.
– У меня ланч со Стивеном Горовитцем. – Он посмотрел на Жана Ги. – «Горовитц инвестментс».
Бовуар кивнул. Речь шла о фирме, в которой работал Гуго Баумгартнер.
Анни и Жан Ги пожелали всем спокойной ночи, а Бенедикт унес огромный кусок пирога и стакан с молоком в свою комнату.
– Энтони Баумгартнер, видимо, был интересным человеком, – сказала Рейн-Мари.
В микроволновке разогревался петух в вине.
– Что тебя навело на такую мысль?
– Жан Ги сказал, что у него в кабинете висел портрет кисти Клары.
– Да, совершенно неожиданно.
Арман подумал о письме, за переводом которого он провел весь вечер.
Как и картина, письмо было пронизано ожесточением. Но присутствовала в нем и надежда. Хотя и не такого свойства, как на полотне Клары. Он чувствовал в письме надежду на месть. Воздаяние. От этого попахивало алчностью. Заблуждением. И глубокой верой в то, что кое с кем непременно случится что-то ужасное.
И оно происходило.
Надежда сама по себе добра. Или хороша.
Арман спрашивал себя, что видел Баумгартнер, когда стоял перед картиной и заглядывал Деве в глаза.
Видел ли он в ней искупление или дозволение на ожесточенность?
Может быть, в этом лице он видел собственную мать. Недовольно смотрящую на него.
Во всем своем безумии и заблуждении, разочаровании и предвзятости.
Может быть, он понимал, что происходит, когда ложная надежда распространяется на поколения.
Может быть, поэтому ему и нравилась картина.
Может быть, он видел себя.
– Отправляйся-ка спать, – сказал он Рейн-Мари. – Я скоро. Еще немного надо поработать.
– Так поздно?
– Понимаешь, Оноре хотел посмотреть второго «Терминатора», потом мы заглянули в казино, так что для работы почти не осталось времени.
– Какой ты у меня глупый-глупый, – сказала она, поцеловав его. Ее большой палец погладил глубокий шрам на его виске. – Давай не поздно.
Она взяла с собой чай, но оставила тонкий запах ромашки и старых садовых роз, к которому примешивался грубоватый запах петуха в вине. Арман остался стоять в кухне с закрытыми глазами. Потом, открыв их, пошел к себе в кабинет.
Анри и Грейси посеменили за ним и улеглись там же под столом. Арман ввел свой пароль и увидел, что фотографии и видео наконец загрузились.
Амелия и Марк разошлись рано.
Уже наступила темнота. Время, когда голодные высыпали из своих жилищ и меблированных комнат. На охоту.
Она шла по темным закоулкам и задним дворам, по парковкам, проходила мимо заброшенных зданий. И всюду повторяла одно и то же. Снова и снова.
– Я ищу Дэвида.
Несколько раз ей казалось, что она видела какую-то искорку интереса, узнавания в их глазах, но стоило ей поднажать («Где он? Как его найти?»), как человек отворачивался.
Однако она все же привлекла группу молодых, в основном женщин. Некоторые из них были проститутками. Некоторые – транссексуалами. Большинство – завзятыми наркоманами. За дозу они могли воровать, были готовы на любые сексуальные услуги.
Они подошли к ней, потому что она ничего не просила у них. И она умела драться. Дралась. И побеждала.
Они не подозревали, что это возможно. Давать сдачи.
Теперь узнали.
Арман смотрел на фотографию Амелии, сделанную несколько часов назад.
Сняли ее издалека.
Он увидел: на одном из снимков она делала какой-то жест. Хватала себя за предплечье: он предполагал, что это довольно распространенное проклятие. Он мог себе представить и те слова, которые она при этом произносила.
Гамаш пригляделся.
Она стала неопрятной. Волосы немытые, одежда грязная. Джинсы снизу напитаны слякотью.
Он попытался разглядеть ее глаза, но не смог. Ее зрачки.
Потом щелкнул по видео.
– Ты знаешь, ведь знаешь, говноед, – прорычала она. – Где Дэвид?
– Зачем он тебе?
– Не твое сраное дело! Говори, или я руку тебе сломаю!
Дилер отвернулся.
За Амелией полукругом стояли несколько молодых женщин. Совсем еще девочек.
