Бовуар чувствовал, что на это существует какая-то умная реакция, но в голову ему приходило только «Ерунда собачья все это».
Несколько лет назад он, вероятно, так бы и поступил. Но тогда Жан Ги еще не был старшим инспектором.
– О чем вы думаете? – спросила она.
– Я думаю, это все ерунда собачья.
Что ж, если жизнь и в самом деле коротка, то почему бы ему не выражаться покороче.
Она остановилась и посмотрела на него:
– Почему вы так сказали?
Он огляделся, потом снова взглянул на нее:
– Такие вещи станет говорить тот, кто здесь работает. Я не говорю, что вы в это не верите. Я хочу только сказать, что у большинства людей нет роскоши выбора. Они просто пытаются прожить очередной день. Соглашаются на самую поганую работу. Пытаются не дать распасться семье. Хотя брак хуже некуда, а дети совсем отбились от рук. Вы живете в мире, где выбор возможен, мадам Огилви. У большинства нет никаких инвестиций. У них есть жизнь. И они просто пытаются выжить.
Они уставились друг на друга, напряженность повисла в воздухе. Бовуар плевать хотел на это. Так его больше устраивало. Раздражать людей. Чтобы узнать, что у них внутри.
Ему показалось интересным то, что она изменилась, когда он стал проявлять неучтивость. Она стала использовать тот же язык, что и он. Разница состояла в том, что для него это было естественным, а для нее – нет.
Он имел дело с хамелеоном. Она приспосабливалась к ситуациям и людям.
Полезное умение. Одновременно защита и нападение. Чтобы понизить настороженность собеседника. «Я такая же, как ты, – словно говорила она. – А ты – один из нас».
Ее послание было тонким и мощным. Оно помогало людям расслабиться и проникнуться к ней доверием.
Когда нужно, элегантная и изящная. Когда нужно – сквернословка.
Скромная. Раздражительная. Бестактная. Стильная.
Всё. И ничего. Если не считать расчетливости.
В Анни он любил ее умение приспосабливаться к обстановке, но при этом всегда оставаться собой. Настоящей.
Про эту женщину он не мог бы сказать такое.
И все же, если он проявит ум, его время будет хорошо инвестировано.
– У вас есть что-нибудь Клары Морроу? – спросил он, когда они завернули за угол.
– Нет. Я пыталась купить одну из ее «Трех граций». Ту, на которой старуха. Я со страху при виде ее чуть не обделалась.
– Вам бы хорошо увидеть оригинал, – сказал Бовуар. – Получше клистира будет.
Она рассмеялась и пригласила его в кабинет.
Он словно шагнул из прошлого в будущее или по меньшей мере в очень глянцевое сегодня. Кабинет находился в угловой части здания; стены от пола до потолка были стеклянными. Здесь он видел перед собой Монреаль. Великолепный. В одном направлении просматривался мост Жака Картье через реку Святого Лаврентия. В другом – гора Мон-Руаяль с массивным крестом наверху. А между ними – офисные башни. Самоуверенные, сверкающие, отважные. Монреаль. Устремленный в будущее с корнями, уходящими глубоко в историю. Он всегда чувствовал восторг, видя город. А ледяной туман только придавал ему более нездешний вид.
Стол у нее был деревянный. Но модный и простой. Материал из прошлого века, но современного дизайна. Тут стояли еще диван, несколько стульев, висели картины.
– Никого вам известного, – сказала она, видя, что он оглядывает стены. – В основном ученические. Мы даем гранты молодым художникам, чтобы они учились в Музее современного искусства. В обмен я прошу у них только одну их работу.
– В надежде, что когда-нибудь она будет стоить немалых денег? – спросил он.
– Это всегда присутствует, старший инспектор. Но в основном, я надеюсь, они делают то, что им нравится.
– А вы? – спросил он, садясь.
– Откровенно говоря, и я делаю то, что мне нравится. Думаю, для этого я и родилась. Инвестирование, финансы, рынок. Оба моих родителя работают в инвестициях.
– Ваш отец – президент, а мать – в совете директоров.
– Вы проделали вашу домашнюю работу.
Он почувствовал, что щетинится. Этакое снисходительное выражение.
– Это нетрудно. Простой поиск «Гуглом». Разве не так и вы делаете свою работу?
Разговор может быть оскорбительным.
– Моя фамилия Огилви не по совпадению. Но этот кабинет я заслужила. Поверьте мне. Инвестирование – это не только естественно для меня, оно меня очаровывает.
– Каким образом?
– Возможность кардинально изменить жизнь людей. Обеспечить им достойную старость. Образование их детям. Покупку их первого дома. Что может быть лучше?
«Истина», – подумал Бовуар. Вот что может быть лучше. Это напоминало болтовню в коридоре – заученная речь. Еще дубовые панели. И фальшивые оригиналы.
– А вы? – спросила она.
– Я?
– Вам нравится то, чем вы занимаетесь?
– Конечно.
Но вопрос его удивил. По большому счету он никогда об этом не думал.
Нравилась ли ему его работа? Он определенно стоял над трупами, преследовал убийц все эти годы не ради денег или славы. Тогда ради чего? Неужели его работа нравилась ему?
Бовуар достал из сумки ордер и положил на стол.
Мадам Огилви не дала себе труда посмотреть на бумагу.
– Я тоже провела кое-какие разыскания. В ответ на ваш вчерашний вопрос: у нас клиентов по фамилии Киндерот теперь нет. Но они были. Теперь оба умерли. Пять лет назад и в прошлом году. Они были стариками и с подорванным здоровьем.
– Их финансами занимался Энтони Баумгартнер?
– Нет, с ними работал другой советник, и, откровенно говоря, денег у них было кот наплакал; когда разделили между наследниками, почти ничего не осталось. Хотя, насколько я понимаю, завещание выглядело довольно странно.
Бовуар почувствовал какую-то дрожь, возникшую с этой неожиданной находкой.
– В чем? – Его голос ничуть не выдал волнения.
– Точно подробности я не помню, но, кажется, они оставили гораздо больше, чем имели. Мы, конечно, поговорили с советником: почему они считали, что их собственность – целое состояние, но он и сам пребывал в недоумении. Мы провели собственное расследование, и с нашими счетами никаких ошибок не обнаружилось.
– Вы не знаете, не упоминался ли каким-то образом в связи с ними аристократический титул?
Он спросил так, словно его вопрос был совершенно естественным. И приготовился услышать в ответ насмешку.
Но она не смеялась. Она посмотрела на него с искренним удивлением:
– Откуда вы об этом знаете? Титул и в самом деле упоминался. Мы думали, они страдают старческой деменцией или каким-то коллективным заблуждением. Месье Киндерот работал водителем такси, а мадам Киндерот воспитывала детей. Они владели очень скромным домом в Ист-Энде и получали небольшие пенсии. И тем не менее в завещании они оставляли миллионы и титул.
