– Барон?
– Да, барон и баронесса. Они именно так себя и называли.
Бовуар почувствовал, что сердце у него забилось чаще; его чувства обострились, как и всегда, когда он брал след. Или даже упирался носом в то, что искал.
Но его голос ничуть не изменился. Его собственная дубовая облицовка, его маска, остававшаяся на месте.
– У вас есть адрес их детей?
– Я так и думала, что вы спросите. У них две дочери, обе живут в Торонто. Обе замужем. Но какое это может иметь отношение к смерти Тони Баумгартнера? Я уже говорила – они не были его клиентами.
Она положила руку на тоненькую папочку.
– К сожалению, не могу вам сказать.
Он увидел вспышку раздражения, мгновенно подавленного. Перед ним сидел человек, не привыкший слышать «нет». И к тому же явно делавший хорошие деньги на информации. Ничего удивительного. Невежда не имел шансов оказаться в таком кабинете.
А ты не был бы действующим главой отдела по расследованию убийств Квебекской полиции, если бы раздавал информацию направо и налево.
Он протянул руку, и она дала ему папку.
– Merci. Родственников в Квебеке у них нет?
– Мне это неизвестно.
Он кивнул. Они по правительственным базам данных искали Баумгартнеров и Киндеротов. К счастью, обе фамилии были редкими.
Хотя нескольких Баумгартнеров им удалось найти, возможно дальних родственников или просто однофамильцев (сейчас велась проверка), других Киндеротов в Квебеке не обнаружилось.
Голова Жана Ги работала быстро, усваивала новость о еще одном странном завещании, оставлявшем наследникам, как он подозревал, все то же, что и завещание баронессы Баумгартнер. Нужно будет провести проверку. Сведения о Киндеротах, вероятно, теперь есть в открытом доступе.
– Спасибо. – Он подержал папку в руке, прежде чем сунуть ее в сумку. – Но главная причина, почему я здесь, – это те несколько вопросов о Тони Баумгартнере, которые я хочу вам задать.
– Я так и думала, – сказала она и подалась вперед. – Чем я могу вам помочь?
– Что он собой представлял?
– Блестящий аналитик. Он понимал…
– Мы к этому вернемся через минуту. Сначала я бы хотел узнать, что он представлял собой как личность.
Методика Бовуара ничуть не была похожа на то, как работал Гамаш. Шеф хотел помалкивать. Слушать. Ему было нужно, чтобы люди в его присутствии расслаблялись. Чтобы они раскрывались, забыв о том, что их допрашивают. Гамаш использовал молчание. И спокойствие. И одобрительные улыбки.
И хотя Бовуар видел все выгоды и результаты такого метода, сам он предпочитал раздражать собеседника. Выбивать его из равновесия, чтобы он взорвался.
Он задавал кучу вопросов. Прерывал ответы. Давал допрашиваемому понять, кто здесь первая скрипка. И все время усиливал давление.
– Как личность? – переспросила Бернис Огилви.
– Ну, вы понимаете… Человеческое существо. Не инвестиция.
Жан Ги увидел, как она зарделась.
– Понимаю. Он был мил…
– Ну, вы могли бы сказать точнее. Он вам нравился?
– Нравился ли он мне?
– Я говорю о чувстве, – сказал он. – Что вы чувствовали по отношению к Энтони Баумгартнеру.
– Он был милый…
– Милыми бывают щенки. Каким он был? Что вы чувствовали по отношению к нему?
– Он мне нравился! – рявкнула она. – Очень.
– Очень?
– Но не так.
– Тогда как?
– Он был милый…
– Да бросьте вы. Что он был для вас?
– Служащий.
– Не больше?
– Конечно не больше.
– Вы знали, что он гей?
– Узнала, только когда он сам мне сказал.
– Это правда?
– Да. Это не имело значения. Он был…
– Милый?
– Больше. Он был как отец.
Это вырвалось у нее чуть не криком. Дерзко. Она бросала вызов Бовуару: попробуй-ка бросить вызов мне.
Жан Ги не стал. Он уже получил то, чего хотел.
– Для вас?
– Для всех. Всех нас. Даже для более старых – они его уважали.
Она посмотрела на него, предполагая, что он прервет ее в очередной раз. Но Бовуар научился от Гамаша молчать, когда нужно. И слушать.
– Он никогда не забывал ни день рождения, ни какой-нибудь юбилей, – сказала она. – И не только у партнеров. У всех. Секретарей, уборщиц. Вот каким он был.
«Хороший человек», – подумал Бовуар. Или только внешне хороший.
– Я пришла в фирму под девичьей фамилией матери. Не хотела, чтобы все знали, кто я. Начинала секретарем у Тони. Доброта и терпение – вот что он такое. Я от него за шесть месяцев узнала о рынке больше, чем за четыре года в университете. Как распознавать тенденции. На что обращать внимание. Не просто изучать ежегодные отчеты, но лично знать руководство компаний. Он блестяще все знал.
– А что случилось, когда он узнал, кто вы?
Она вскинула брови и сжала губы.
– Ему это не доставило радости. Он пригласил меня в ресторан выпить, и я решила, он будет рад. Когда узнает, что обучал того, кто в один прекрасный день сядет… – Она подняла руки, обозначая свой кабинет в углу здания. – Но он не обрадовался, – сказала она. – Он сказал, что наш бизнес строится на отношениях и доверии. Не на уловках. Не на играх. Он пожалел, что я его обманывала. И тот факт, что я решила прибегнуть к обману, не делает чести ни мне, ни ему. Значит, я ему не доверяла. Он мне этого не сказал, но я видела: он разочарован. Я чувствовала себя ужасно.
«И я не сомневаюсь, последние несколько лет ты пыталась загладить свою вину перед ним», – подумал Бовуар. Неужели Баумгартнер был настолько умен? Обыграл ее таким вот образом. Говорил с ней о честности, а сам прибегал к обману.
Жан Ги вытащил из сумки отчеты и положил перед ней на стол:
– Мой агент разбирался с этими бумагами. Думаю, вы придете к тем же выводам.
Мадам Огилви надела очки, без комментариев взяла отчеты. Минута. Другая. Пять минут прошли. Бовуар поднялся, прошел по кабинету, разглядывая стены, картины. Время от времени бросая взгляд в ее сторону.
Завибрировал его телефон – пришла эсэмэска. От Гамаша – шеф спрашивал, не может ли он через час встретить его у Изабель Лакост.
Он быстро набрал ответ: «Безусловно».
Наконец мадам Огилви отложила отчеты. Она смотрела перед собой непроницаемым взглядом, почти пустым. Впрочем, он обратил внимание: пальцы у нее дрожат. Она быстро сжала их в кулаки.
– Для вашей озабоченности имелись все основания, старший инспектор. – В ее голосе теперь не слышались прежние эмоции. Он звучал резко. Уверенно. – Я рада, что вы принесли это мне.
