– Почему? – прервала его Лакост.
– Что – почему?
– Почему он не пошел к управляющему?
– Может, к управляющему у него как раз и были вопросы, – предположил Бовуар.
– Тогда почему не обратиться к регулятору? – спросила Лакост.
– Потому что он не уверен, – сказал Бовуар, нащупывая теперь аргументацию медленнее. – Или он не сомневается, но не хочет верить. Он хочет дать этому человеку шанс объясниться или оправдаться. А может быть, он не понимает, что разговаривает с виновной стороной.
Гамаш зашевелился на стуле и наклонил голову:
– Интересно.
– Может быть, он обратился к кому-то, кто, по его мнению, будет его союзником, – сказал Бовуар, чувствуя себя более уверенно в такой неожиданной теории. – Хотел показать улики и спросить, что тот думает.
– И этот человек убивает его? – спросила Лакост. – А не слишком ли сильная… реакция? Разве не может этот человек просто замутить воду или отправить Б… Баумгартнера не в том направлении? Он же должен был понимать, что после убийства копы наверняка начнут следствие, станут задавать вопросы.
– Зачем? – спросил Бовуар, меняясь с ней ролями.
– Зачем задавать вопросы? Мы вроде как… таким образом раскрываем преступления. Разве нет? – усмехнулась Лакост.
Арман наблюдал за ними. Два умных молодых следователя пытаются раскрыть самое страшное из преступлений. Его следователи. Его протеже. Теперь более чем способные сами возглавлять отдел.
Ему не хватало этого. Не просто сидеть за кухонным столом и пытаться вычислить убийцу. А делать это именно с этими двумя. С Жаном Ги и Изабель. Близкими, как брат и сестра.
– Я знаю, ты предпочитаешь арестовать первое лицо, попавшееся тебе в ходе расследования, – сказала Изабель. – Но остальные из нас и в самом деле занимаются расследованием.
– Merci, – произнес Бовуар, натянуто улыбаясь и принимая снисходительный тон за хитрость, попытку Изабель задеть его. Это действовало гораздо чаще, чем ему хотелось признать.
– Но я имел в виду, зачем бы он стал спрашивать о растрате?
– Затем, – теперь ее голос звучал терпеливо до умопомрачения, – что расследование выявило бы это.
– Ой ли? Я надеюсь, но это далеко не факт, в особенности если Баумгартнер не имеет к мошенничеству никакого отношения, – сказал Бовуар. – Послушай, вот, скажем, Баумгартнер по другим делам собирался встретиться с человеком, который проворачивал мошенническую схему, – он бы не взял с собой улики? Даже если бы он встречался с человеком, которого всего лишь подозревал, он бы их взял. Как доказательство.
– Верно, – сказала Лакост нейтральным тоном.
Она пыталась понять, к чему клонит Бовуар.
Но Гамаш все понимал и улыбался едва заметно.
– И потому этому человеку стали бы известны две вещи, – продолжил Жан Ги. – Что Баумгартнера с кражами ничто не связывает. Ни на его компьютере, ни в его бумагах, нигде. А потому любое расследование его смерти ничего не выявит. И убийца вполне резонно предполагал, что если какие бумаги и есть в наличии у Баумгартнера, – то только их копии. Он мог даже спросить, чтобы знать наверняка.
– И тогда он мог убить Баумгартнера и уничтожить улики, – подхватила Лакост, забывая, что должна возражать.
– Именно.
Гамаш ждал – заметит ли кто из них дефект в этой аргументации. Ждал.
И ждал.
– Если у него нет других доказательств, то почему отчеты обнаружились в его кабинете?
«Вот она, – подумал Гамаш. – Проблема».
Если Баумгартнер встречался с кем-то либо чтобы поделиться подозрениями, либо чтобы предъявить обвинение в краже, то он взял бы с собой доказательства. А человек этот, убив Баумгартнера, доказательства бы сжег.
Так почему же копии разоблачительных отчетов оказались рядом с его компьютером?
У этой теории был и еще один дефект.
– А почему фермерский дом?
«Да, – подумал Гамаш. – Зачем встречаться в фермерском доме?»
– Знакомое место, – предположил Бовуар. – Может быть, он так или иначе туда собирался – взглянуть в последний раз, прежде чем снесут. Может быть, чтение завещания вызвало воспоминания детства и он захотел посетить родные места. Удобный шанс в сочетании с потребностью быть в том месте, которое он, пусть и подсознательно, считал безопасным.
– Вечером? Без электричества и обогрева? – удивилась Лакост.
Бовуар кивнул. Гуго сказал, они вместе обедали. Энтони ушел пораньше, но все же, когда он добрался до фермы, уже стемнело.
– А зачем он поднимался наверх? – спросила Лакост.
– Посмотреть, – ответил Бовуар. – Побывать в спальне своего детства.
Такое не исключалось, хотя и висела его гипотеза на тонкой ниточке правдоподобия.
– Не забывайте, – сказал Бовуар, – Баумгартнер не предполагал, что его убьют. Он либо полагал, что встречается с другом, человеком, который ему поможет, либо считал, что вызывает человека на разговор, который не доставит тому удовольствия. Но он явно не видел в этом человеке физической угрозы. Иначе ни за что не согласился бы на встречу с ним…
– Или с ней, – вставила Лакост.
– …там.
– Тут есть еще одна проблема, – сказала Лакост. – Преимущество разговора в доме, который может в любую минуту обрушиться.
– Какое ж тут преимущество? – спросил Бовуар. – Ведь из-за него тело Баумгартнера нашли, вероятно, скорее, чем предполагал убийца. Если бы дом не обрушился, его тело могло бог знает сколько времени там оставаться.
– Я думаю, не исключено, что Баумгартнер вовсе не договаривался о встрече с этим человеком в доме на ферме, – сказала Лакост. – Может быть, его выследили и убили там.
– Объясни, – попросил Бовуар.
– Предположим, Баумгартнер связался с человеком, которого подозревал, и договорился с ним о встрече… на следующий день в офисе. Человек этот, понимая, что попался, едет домой к Энтони Баумгартнеру… может, чтобы его убить. Но видит, как тот садится в машину и уезжает. Он едет за ним в брошенный дом и там убивает.
– Не слишком ли везучий убийца? – спросил Бовуар.
– Но тут все логично получается: и завещание, и время объяснено, – сказала Лакост, все больше проникаясь уверенностью в своей только что возникшей теории. Она обратилась к Гамашу: – Вы, Мирна и Бенедикт только что прочли им завещание их матери. При всей его нелепости, оно вполне отвечало характеру баронессы. Это пробуждает сентиментальные детские воспоминания, и Энтони решает съездить посмотреть старое… место, прежде чем дом снесут или продадут.
Бовуар фыркнул, но Гамаш наклонил голову. Он сам время от времени проезжал мимо дома, в котором вырос. И Рейн-Мари после смерти матери перед продажей дома хотела в последний раз прогуляться там.
