– Продолжай, – попросил он.
И Бовуар рассказал то, что узнал о Киндеротах от мадам Огилви. И об их завещании.
Жан Ги наблюдал за их реакцией и не разочаровался. Гамаш улыбнулся, а Лакост чуть не трясло от возбуждения.
Они втроем сидели за кухонным столом, как уже много раз сидели за множеством столов в Квебеке на протяжении многих лет. Пили крепкий чай и кофе, обсуждали страшные преступления.
Столько всего изменилось со временем, но суть оставалась прежней.
Бовуар обдумывал вопрос, который задала Бернис Огилви. Любил ли он, Бовуар, свою работу? Ответ, в котором он не сомневался, был «да». И любил он не только работу.
Старший суперинтендант Гамаш откинулся на спинку стула, на его лице появилось выражение крайней озабоченности. Потом он достал блокнот из нагрудного кармана.
– Вот что я получил вчера вечером, – сказал он. – От инспектора службы контроля Гунда из Вены. Я просил его отыскать исходное завещание.
– Написанное сто лет назад, – сказала Изабель.
– Сто тридцать. Барон Киндерот, Шломо, имел двоих сыновей-близнецов, – напомнил им Гамаш. – Он каждому оставил все свое состояние. Возможно, мы никогда не узнаем, почему он сделал это, но мы видим, какой эффект оно произвело. Его следствием явно стали обиды и смятение. Кто наследник? Я спросил инспектора, не может ли он поискать в австрийских архивах. И вот что он прислал.
Он надел очки, а Бовуар и Лакост подались поближе к нему.
– Это не дословное изложение, – предупредил Гамаш. – Мой перевод очень плох, но суть, я думаю, мне удалось ухватить. Я переправил текст знакомому, который знает немецкий, а пока нам придется обойтись тем, что есть. Оба сына, конечно, обратились в суд, и спустя несколько лет дело решилось в пользу одного из них – первого из родившейся двойни. К тому времени оба близнеца уже умерли, и наследники другого сына оспорили то судебное решение. Из-за неясности и сложности вопроса о том, кто родился первым, дело затянулось. Дело рассматривалось еще несколько лет, потом несколько лет ушло на вынесение решения, которое было в пользу предполагаемого младшего сына. Он работал в семейной фирме, а первый, кажется, по словам суда, был пройдохой.
– Сколько лет к тому времени прошло после смерти Шломо Киндерота? – спросила Лакост.
– Решение в пользу младшего сына, а теперь его наследников, было вынесено тридцать лет спустя после смерти Шломо. И опять семья старшего сына оспорила решение.
– А деньги? – спросил Бовуар.
– Они оставались в доверительном управлении, – сказал Гамаш. – Росли, но не тратились.
Лакост произвела быстрый подсчет:
– Тридцать лет. Это значит, на дворе уже год приблизительно тысяча девятьсот пятнадцатый.
– Точно, – сказал Гамаш. – Первая мировая. Судя по архивным данным, обнаруженным инспектором службы контроля, многие члены семьи были убиты, по крайней мере молодые люди. В Австрии царил хаос. И новую попытку семья предприняла уже только в тридцатые годы. К тому времени наследники одного из сыновей через брак приобрели фамилию Баумгартнер и переехали в Канаду. Киндероты остались в Австрии.
– Вот это дела… – протянула Лакост.
– Oui, – сказал Гамаш. – У меня есть только судебные решения. Я больше ничего и не просил и не уверен, можно ли получить более подробные сведения, но, кажется, один из Киндеротов пережил холокост и после войны приехал в Монреаль. В Европе, возможно, где-то остались и другие. Инспектор Гунд выясняет.
– Почему в Канаду? – спросил Бовуар.
– Не просто в Канаду, – заметила Лакост, – а в Монреаль.
– Где уже обосновались Баумгартнеры, – сказал Гамаш. – Это не может быть совпадением.
– Они искали семью? – спросила Лакост. – После случившегося в Европе даже далекая, даже неприятная родня была лучше, чем никакая. Может, это было какое-то инстинктивное движение.
– Не исключено, – кивнул Гамаш. – Но я думаю, к тому времени их инстинкты деформировались и их мотивировало что-то другое. Вскоре после войны в австрийский суд было подано еще одно заявление. Претензия на состояние Киндерота.
– Бог мой, – сказала Лакост. – Они что – никогда не собираются сдаваться?
– А что-нибудь от состояния-то осталось? – спросил Бовуар.
– Сомневаюсь, – ответил Гамаш, – но они этого не знали, они основывались на семейных преданиях.
– Или, может, они знали что-то такое, чего не знали власти, – сказала Лакост. – Некоторые еврейские семьи сумели конвертировать свои деньги в живопись, драгоценности или золото. А потом спрятали или тайком вывезли из страны.
– Да, – сказал Гамаш. – Но ни Киндероты, ни Баумгартнеры не могли получить деньги. Деньги хранились в трасте. И нацистский режим должен был их конфисковать. Украсть.
– Значит, они сражались из-за дырки от бублика? – спросил Бовуар. – Все эти годы?
– Все равно ничего материального, – сказал Гамаш. – Но кто знает? Если деньги когда-то были, то, полагаю, остается вероятность того…
Он остановился на полуслове.
– А теперь? – спросила Лакост, глядя в ноутбук на свои аккуратные записи.
– А теперь, судя по тому, что сообщает инспектор Гунд, австрийский суд вскоре должен вынести окончательное решение.
– Когда? – решил уточнить Бовуар.
– Сейчас уже в любое время. Гунд пишет, что его ждали уже целый год или около того, но там скопилось много неразрешенных дел, исков, которые тянутся с войны. Они медленно разбирают завалы.
– Так медленно? – удивился Бовуар. – Большинство людей, которые эти иски подавали, давно уже мертвы.
– Выгодоприобретателями станут их наследники, – сказал Гамаш. – А австрийцы хотят быть крайне осторожными. Быть максимально справедливыми, в особенности если речь идет о еврейском населении и о том, что было похищено. Холокост, конечно, исправить невозможно, но они пытаются выплачивать репарации.
– А почему Киндероты и Баумгартнеры не могли договориться – разделить наследство пополам? – спросила Лакост. – Дело можно было уладить поколения назад.
– Почему бы тебе не предложить им это? – сказал Жан Ги и получил сердитый взгляд от Изабель.
– До недавнего времени дело было неприятное, но шло оно цивильным образом, – отрезала Изабель. – Мы и вправду считаем, что смерть Энтони Баумгартнера…
– И может, его матери, – перебил Бовуар. – Она умерла неожиданно, и ее сразу же кремировали.
– Oui, – сказала Лакост. – Хорошо. Может, и баронесса. Но неужели мы считаем, что их убили из-за завещания более чем столетней давности?
– То завещание, которое вот-вот должно быть улажено, – сказал Гамаш.
– А потом опять оспорено, – добавил Бовуар.
– Non. Суд сказал, что больше не будет рассматривать апелляций. У них слишком много старых дел не рассмотрено, чтобы все время возвращаться к одному и тому же.
