Кейти кивнула, а Бенедикт встретился взглядом с Арманом.
– Как это началось? – спросил Гамаш. Не вызывало сомнений, что его вопрос обращен к Кейти.
– Я думаю, это началось еще до моего рождения…
– Может быть, перейдем к более близким событиям? – сказал Арман. – Каким образом Бенедикт попал в завещание мадам Баумгартнер?
– Она знает? – спросила Мирна.
– Она знает и почему вы там оказались, – сказал Бовуар. – Верно?
Кейти еще раз кивнула. Она напоминала лунатика, вот только глаза ее смотрели проницательно, ярко и светились умом.
Гамаш подозревал, что видит перед собой примечательную молодую женщину. Несомненно, незаурядную.
– Я познакомилась с мадам Баумгартнер в доме для престарелых, – сказала Кейти Берк. – Не знаю, известно ли вам, но здесь таких домов для англоязычных наперечет.
– Почему это имеет значение? – спросил Жан Ги.
Кейти посмотрела на него с усталым терпением, словно взрослая женщина на младенца.
– С каким языком вы хотите умереть? Это имеет значение. Нам повезло устроить дедушку в один из таких. Я навещала его и обратила внимание, что к этой старушке почти никто не приезжает. Члены ее семьи появлялись когда могли и, казалось, любили ее, но если сидишь одна, то дни тянутся долго. Она мне всегда улыбалась, и лицо у нее было такое доброе. Такое немного эксцентричное, ну, вы знаете.
Взрослые закивали. Они понимали, почему эту молодую женщину тянуло к эксцентричному.
– Один раз я привезла ей пакетик домашнего печенья.
– Такое печенье с дырочкой посредине и наполненное вареньем, – сказал Бенедикт. – Только у Кейти дырочки другой формы…
Кейти похлопала его по руке, и он замолчал.
– Спасибо, – сказала она.
Она вовсе не затыкала ему рот, говорила с добротой в голосе.
«Любовь», – подумал Арман. Он не только внимательно слушал, он и внимательно наблюдал. Изучал динамику. Нередко то, что казалось очевидным, не являлось фактом или даже правдой.
– Мы разговорились, – продолжала свою историю Кейти, – и она попросила меня называть ее «баронесса». Мне это показалось странным.
– Кому бы не показалось? – сказала Мирна.
– Нет, я говорю, мне это показалось странным, потому что я дедушку называла «барон».
– Почему? – настороженно спросила Мирна.
– Просто он любил, чтобы его так называли. Он был барон, а моя бабушка – баронесса. Я думала, больше никого такого нет. Мадам Баумгартнер напомнила мне мою бабушку, которую я обожала, мы с ней часто сидели дома и разговаривали. Как-то раз я предложила им познакомиться. Барону и баронессе. Моя бабушка умерла годом ранее, и я знала, он страдает от одиночества.
– Вы знали, кто она? – спросил Арман.
– К тому времени уже знала.
– И, зная, кто она, вы все же предложили им встретиться?
Арман подался вперед. Его голос звучал приветливо, словно он находился в компании друзей и убийство не витало на горизонте.
– Да.
– А он знал? – спросил Гамаш.
– Знал. Баронесса Баумгартнер.
Арман откинулся на спинку дивана, даже не пытаясь скрыть удивление.
– А она знала, кто он?
– Нет. Я боялась, что она не захочет с ним встречаться. Она узнала, только когда я их познакомила.
– А кто он был? – сказала Мирна.
– Барон Киндерот, – сказал Жан Ги. – Кейти из семьи Киндерот.
Он обнаружил это, когда просматривал досье на Киндеротов от «Тейлора энд Огилви». Там были записи о состоянии и о том, кто получал небольшие суммы денег по инвестиционному счету. У Киндеротов были две дочери. Одна вышла замуж за Берка и уехала в Онтарио. У него родилась дочь, ее назвали Катерина. Кейти Берк.
Если Жан Ги начал с Киндеротов и пришел к Кейти, то Изабель Лакост начала с Кейти и пришла к Киндеротам.
Она позвонила Гамашу и рассказала о своих находках, подтверждая то, что ему сейчас сообщил Бовуар.
Дороги разные, но пункт назначения один. Здесь. Сейчас.
Мирна смотрела на Жана Ги, осознавая услышанное. Потом перевела взгляд на Кейти:
– Так вы Киндерот?
Молодая женщина кивнула.
– И вы знали историю Киндеротов и Баумгартнеров? – спросила Мирна.
– Да, я выросла на этой истории. О том, что мой прапрадед был старшим сыном и деньги, титул, недвижимость принадлежат нам по праву. А вот Баумгартнеры – грязные, алчные, лгущие мошенники Баумгартнеры – пытались все это украсть у нас вот уже сто с лишним лет.
– Сто тридцать два года, – сказал Бенедикт.
– И как прошло их знакомство? – спросила Мирна.
– Я представила моего дедушку. Барона Киндерота. Он сидел в кресле-каталке, но смог встать. Предложил ей цветы – заранее попросил меня купить их. Эдельвейсы. Потом он поклонился и назвал ее баронессой.
Единственным звуком в комнате было бормотание и потрескивание поленьев в камине. Огонь отбрасывал на стены страшноватые, искаженные тени.
– А мадам Баумгартнер? – спросил Гамаш.
– Она долго смотрела перед собой. Казалось, целую вечность, – ответила Кейти.
– Сто тридцать два года, – сказал Бенедикт.
– Потом и она встала. Я хотела было помочь, но она отказалась. Она встала, уставилась на барона. Я боялась, что она сделает или скажет что-нибудь ужасное. Но она взяла у него цветы и сказала: «Danke schön, барон Киндерот». – Кейти улыбнулась.
Они посидели несколько секунд молча, представляя себе, как это происходило.
Потом Мирна услышала мурлыканье – тихое-тихое, словно издалека.
«Эдельвейс. Эдельвейс».
Она посмотрела на Бенедикта. «Эдельвейс», – мурлыкал он.
– И что потом? – спросила Мирна.
– Хотелось бы мне сказать, что с двух сторон все было прощено, но это не так, – сказала Кейти. – Каждый раз, когда я приезжала, я возила моего дедушку в солярий, попить чай с баронессой. Они сидели молча. А потом как-то раз я приехала, а они уже были там. Тихо разговаривали. Я оставила печенье в их комнатах и поехала домой.
– Они подружились? – спросила Рейн-Мари.
– На это ушло какое-то время, – сказала Кейти. – Но да, подружились.
– И как же они преодолели ту старую историю? – поинтересовалась Мирна, у которой были клиенты (времен ее психологической практики), которые никак не могли преодолеть куда менее закоренелую вражду.
– Одиночество, – сказала Кейти. – Они были нужны друг другу. Они понимали друг друга так, как не мог понять никто другой.
