– Я попросила его, – сказала Кейти.
– Я нашел опорную балку в кухне, шарахнул по ней несколько раз кувалдой. Чтобы испытать.
– И балка не выдержала испытания? – спросила Мирна.
– Ну да. Дом обрушился. Этого я не хотел.
Кейти крепко сжимала его руку, а он смотрел то на Мирну, то на Жана Ги, то на Армана.
– Вы приехали и спасли меня, – сказал Бенедикт. – Спасибо.
– Спасибо, – повторила за ним и Кейти.
Рейн-Мари видела молодого человека.
Жан Ги видел облако бетонной пыли, штукатурки, снега. Слышал грохот.
И крик. Вопль. Собственный. Когда он вырывался из рук державших его спасателей.
Мирна видела огромные балки и доски, падающие вокруг. Она чувствовала, как рядом с ней летят обломки, ощущала переполняющий ее ужас и невозможность поверить в то, что она вот-вот умрет. И еще чувствовала пальцы Билли Уильямса, сжимающие ее руку.
Арман посмотрел на Бенедикта, который сидел перед веселыми языками, пляшущими в камине, вспомнил молодое тело, прижавшееся к нему в попытке защитить от рушащегося дома Баумгартнеров и всего мира, падающего на них.
Потом он увидел лицо Бенедикта в крови, в пыли. А за ним – руку, торчащую из обломков.
Руку Энтони Баумгартнера.
Амелию начала пробирать почти неуправляемая дрожь.
Они уже ходили здесь не один час. Она понимала, что происходит. Их намеренно выматывают. Водят по мерзлым улицам, чтобы лишить воли, способности к сопротивлению.
Ноги у нее насквозь промокли, а Марк рядом с ней плакал. Умолял. Она не знала о чем. Просто умолял.
Может быть, о том, чтобы все это остановилось. Чтобы они остановились.
Но Амелия не могла такого допустить. Хотя она и видела, что ею манипулируют, она должна была дойти до конца.
Глава тридцать пятая
«Убийство, по существу, дело нехитрое», – подумал Бовуар, когда они с тестем шли в кухню.
Мотивы, даже методы исполнения могли казаться сложными, но только до того момента, пока ты не распутывал клубок. А нынешнее дело уже близилось к концу.
Арман закрыл дверь в кухню.
– Что ты думаешь?
– Я думаю, все это враки. Я думаю, никакой дружбы между бароном и баронессой не было, я уж не говорю о любви. История Кейти Берк – курам на смех. Похожа на сказку.
– Большинство сказок довольно темные, – сказал Арман, доставая из холодильника тарт татен
[47] и протягивая Жану Ги. – Ты ведь читал сказки Оноре? «Румпельштильцхен»? Начинается ложью, кончается смертью.
– Буду опасаться всяких эльфов, – сказал Жан Ги.
– Злых карликов, – сказал Арман. Он включил чайник в розетку и повернулся – Жан Ги разрезал яблочный пирог.
Пришли они сюда якобы за десертом, но Рейн-Мари, пришедшая, чтобы помочь им, увидела выражение на лице мужа и поспешила ретироваться.
– Я думаю, она беременна, – сказал Арман. – Я о Кейти говорю.
– С чего ты взял? Эльф нашептал?
– Злой карлик. И нет – никто не нашептал. Я сужу по тому, как она положила руку на живот, когда говорила об окончании семейной вражды. А потом он прикоснулся к ней очень нежно. Ты так прикасался к Анни, когда она носила Оноре. Он ее любит.
– Они любят друг друга, – сказал Жан Ги, облизывая пальцы и думая. – Если она беременна, то мотив становится еще сильнее.
– Но мотив чего? – спросил Арман. – Желания положить конец вражде или еще больше разжечь ее? В первом случае они счастливы, но в бедности, в другом – у них состояние, но за него приходится платить. Чего они хотят для своего ребенка? Денег или мира?
– Денег, – ответил Жан Ги. – Всегда денег. Мир – он для людей с банковским счетом. Посмотри на них. Он так называемый плотник, а на самом деле дворник. А она… кто она? Девица, которая хочет стать дизайнером? Она никогда не заработает ни цента, если только не начнет делать клоунские костюмы. И он тоже. А теперь они ждут ребенка? Нет, их единственная надежда, последняя надежда – на решение суда в Вене.
– Она сказала, что не верит в существование денег.
– А что ей еще говорить? Конечно, может быть, ее здравый смысл подсказывает ей, что никакого состояния нет. Но ее воспитывали на довольно темной сказке. Сказке об огромном богатстве, которое ее ждет. Кто о таком не мечтает? Нет, ты меня не убедишь, что Кейти Берк в глубине души не верит, что состояние все-таки есть. И оно принадлежит им.
«Заблуждение и безумие», – подумал Жан Ги. Как в большинстве сказок.
– Поверь мне, – сказал он, – эта парочка увязла в своих выдумках по самые уши.
Арман рассказал ему о том, что случилось в машине Бенедикта.
– Ты думаешь, он пытался устроить аварию? – спросил Жан Ги, потрясенный услышанным.
– Нет, я думаю, он почувствовал себя загнанным в угол и его обуяла ярость, когда я стал спрашивать про Кейти.
Они оба знали, что ярость коренится в страхе. А он является двигателем большинства убийств.
– Ты думаешь, они убили Энтони Баумгартнера? – спросил Арман.
– Да. Я думаю, в том письме было что-то, заставившее Баумгартнера броситься на ферму. Бенедикт встретил его там и убил.
– Зачем убивать? – спросил Арман. – Если в письме говорилось о разделе наследства, то зачем его убивать?
– Затем, что там ничего такого не говорилось. Кейти соврала. Мы понятия не имеем, что было в письме. Баронесса могла диктовать одно, а Кейти написала что-то другое. Например: после оглашения завещания Энтони должен отправиться на старую ферму один вечером. Он и отправился. Полагая, что таково было желание матери.
– Мы этого не знаем.
– Нет, я о другом. Мы понятия не имеем, что там было. Может, даже Кейти и правду говорит.
Впрочем, Бовуар ни секунды в это не верил.
– Мы знаем только одно: Баумгартнер прочел письмо, после чего поехал на ферму.
– Ты об этом говоришь как о причине и следствии, – сказал Гамаш. – Но он мог поехать туда и по какой-то другой причине.
– Верно.
– Занятно, что Кейти знала о портрете Рут. Узнать об этом она могла только от баронессы.
– Но это еще не означает, что об этом говорилось в письме.
– Нет, не означает, – сказал Гамаш. – Поэтому, если вкратце, у нас две версии. Первая: Кейти написала то, что ей продиктовала баронесса. И вторая: она написала что-то другое.
Бовуар кивнул.
– Похоже, это не приближает нас к истине.
