– Тебя твоя сука мать не учила, что старших нужно уважать, молокосос? – отозвался Варавва.
Даже если бы молодой бандит смог предугадать, что его ожидает, он не успел бы увернуться от удара, нанесенного ему Вараввой левой рукой прямо в нос, из которого тут же брызнул кровавый фонтан. Удар был столь сильный, что негодяй свалился на землю, ударившись при этом головой о стену, и тут же потерял сознание.
В это время его подельник достал нож и попытался подрезать им зелота, но тот перехватил его руку и вывернул ее ему за спину так резко, что сломал плечо, заставив нападающего взвыть от боли и выронить нож на землю.
Тогда третий бандит, воспользовавшись суматохой, решил напасть на него сзади. Варавва, вскинув руки, схватил его за голову и резко крутанул ее, при этом послышался глухой хруст сломанных позвонков.
Бесчувственное тело упало наземь, словно марионетка, у которой отрезали поддерживавшие ее нити.
Нейтрализовав своих противников, каторжник подошел к все еще лежавшему без сознания главарю, чтобы снять с него одежду.
– Я знавал тебя более проворным! – услышал он чей-то голос у себя за спиной.
По-прежнему готовый обороняться, зелот повернулся к сказавшему это человеку. Тот сбросил капюшон, и тогда перед Вараввой предстал изможденный мужчина с изрезанным морщинами лицом, чьи насмешливые глаза так не подходили его грубой фигуре, которая не могла принадлежать никому другому, кроме как…
– Досифей?
– А ты знаешь других таких же добрых самаритян, как я? – отозвался тот.
И они бросились друг другу в объятия.
– Что привело тебя в Тир, Варавва? Я думал, что тебя отправили на галеры.
– Это долгая история.
– Ну, вот и расскажи мне ее… – Досифей указал на рану на правой руке каторжника и на лодыжки с содранной кожей, – пока будут заниматься этими страшными ранами. Я угощу тебя винцом?
– Нет. Вот эти нальют нам винца, а заодно и накормят, – сказал зелот, обчищая карманы разбойников.
Варавва и Досифей сидели в дальнем углу небольшого кабачка за празднично накрытым столом. Перед ними стояла початая бутылка и блюда с едой. Особо на пищу налегал зелот, уже с перевязанной рукой, одетый в вещи одного из нападавших.
– Это рука Божья – сам Господь Бог спас тебе жизнь, чтобы ты снова возглавил наше восстание.
– Не только Провидение Божье подает нам знаки, Досифей, но и преисподняя тоже. Когда решаешься зайти на эту проклятую территорию, волей-неволей там что-нибудь теряешь. Я уже не такой, каким ты меня знал.
– Это из-за того Мессии, правда?
– Я встретился с ним взглядом во время суда, в день его казни, и этот взгляд потряс меня. Он заметил меня среди прочих осужденных до того, как Пилат указал на меня как на того, кого могут помиловать, словно он знал, какие события произойдут, словно предвидел, что толпа выберет меня.
– Если он был осведомлен о тебе, – перебил его Досифей, – значит, он знал, что пойдет на крест. Почему же он тогда позволил, чтобы его осудили?
– Потому что он должен был страдать и умереть за нас.
– Умереть за нас?
– Вместо нас, чтобы искупить наши грехи.
– Ты слышишь, что говоришь? Ты что, бредишь? Ты назарянин или зелот?
– Зелот, но один из моих товарищей по галере был учеником Иешуа из Назарета. Он слышал, как его учитель проповедовал в Галилее, и рассказывал мне о чудесах, которые он совершал. Он видел, как на его глазах встал с постели парализованный и была воскрешена маленькая девочка. Ты знаком с лекарями, способными сделать то же самое, а?
Вместо того чтобы спорить со своим товарищем, которого он хотел привлечь на свою сторону, Досифей решил наполнить его стакан и опорожнить свой.
– На третий день после казни, – не унимался Варавва, – его гроб опустел. Как ты думаешь, что это было?
– Просто его ученики похитили тело.
– А если это Господь воскресил его? Как бы ты себя сейчас чувствовал, Досифей, если бы это тебя решили воскресить, а не посланника Божьего? Столь долгожданного Мессию?
– Иешуа из Назарета не был Мессией, Варавва. То, что он был распят, свидетельствует о том, что его власть не была столь велика, как ты считаешь. Спаситель, которого предвещали нам Иеремия и Исайя, не позволит распять себя. Он пойдет на Иерусалим и изгонит римлян из Израиля. Будь ты нашим Мессией, Варавва. Всевышний решил спасти не назарянина, а тебя! Он дважды тебя спас. Услышь его призыв! Освободи свой народ!
21
Иерусалим, Иудея
Храмовый квартал был оцеплен после нападения зелотов. Легионеры устроили выборочную проверку, что вызвало недовольство паломников. Наиболее строптивых арестовывали лишь потому, что они были враждебно настроены и выражали свое недовольство.
Фарах с беспокойством наблюдала за выездом солдат. Ну почему Давид не выходит из этой бывшей дубильни? Она свистнула, как они условились, когда туда пошел этот раненый легионер, но с тех пор прошло уже добрых полчаса. Почему она согласилась присмотреть за его лошадью? Чтобы задержать его? Или потому что ее растрогала печаль в его темно-синих глазах? Нет… причина была гораздо более прозаичной: несколько звонких монет, брошенных ей. Теперь, когда юная египтянка стала свободной, ей самой приходилось заботиться о себе.
Неужели свободные ограничены в своих действиях больше, чем рабы? – задавалась она вопросом.
Когда же Давид наконец вышел из дубильни с красными глазами и поникшей головой, Фарах подала ему знак из дома напротив. Он пробивался сквозь толпу, расталкивая локтями прохожих, сердясь на тех, кто стоял у него на пути, но толпа была столь многолюдной, что, когда он проходил, за ним не оставалось свободного места.
Лонгин тоже вышел. Обернувшись, он заметил римских стражников, появившихся в конце улицы. Центурион окликнул Давида, но тот сделал вид, что не слышит его.
– Что это за лошадь? – рявкнул он, подходя к Фарах.
– Этот старый красавчик, который увязался за тобой, заплатил мне, чтобы я ее посторожила. Кстати, а где обещанное…
Давид бросил ей кошель с деньгами.
– Десять сестерциев… и пять сверху.
– А за что еще пять сверху? – изумилась юная рабыня, хватая кошель на лету. – Потому что я тебе нравлюсь, назарянин?
– Потому что не спишь здесь сегодня вечером.
Девушка принялась пересчитывать монеты, бормоча себе под нос:
– Доверяй, но проверяй…
– Давид! – послышался громкий голос Лонгина за спиной у юноши. – Нам нельзя здесь оставаться!
Обернувшись, он увидел подходящего к нему центуриона.
– Он что, тоже из твоей секты, этот старый красавец? – поинтересовалась Фарах, пряча монеты у себя на груди.
