Послышались смешки.
– Спасибо, что подсказала, – улыбнулся ей старший, заметив при свете факелов вытатуированную букву «К» на лбу Фарах. – А где твой хозяин?
– У меня сегодня лишь один хозяин – тот, кто со мной хорошенько потрудится.
Снова раздались смешки.
– В другой раз, может быть… – прервал их центурион, приказывая своим людям следовать за ним.
Фарах поправила одежду, глядя вслед удаляющимся дозорным, потом с облегчением вздохнула и вернулась к своим спутникам.
– Не слишком ли опасно было то, что ты им предложила? – пробормотал Давид. – А если бы они согласились, что бы ты делала?
– Я спасла вас, разве нет? – ответила она, беря под уздцы лошадь.
Впечатленный смелостью юной египтянки, Давид улыбнулся и последовал за ней по очередной улочке, достаточно широкой лишь для того, чтобы двигаться по ней вдвоем.
Больше они не встретили ни одной живой души, за исключением диких котов, убегавших при их приближении. Наконец Фарах остановилась и осмотрелась, явно не решаясь идти дальше.
– Далеко еще? – шепотом спросил Давид, обеспокоенный тем, что она колеблется.
– Это должно быть здесь, на углу, я не понимаю…
– Нам нужен провожатый? – сыронизировал юноша. – А я думал, что ты знаешь город, как свою задницу.
– Заткнись, или я сейчас познакомлюсь с твоей. Ты сбиваешь меня с толку!
– Это большой дом… рыжевато-красный… – пробормотал Лонгин. – С… черной дверью.
Голос центуриона передавал страдания, которые он испытывал. Он из последних сил левой рукой прижимал кусок ткани к ране, а правой держался за переднюю луку седла. Черная кровь сочилась у него между пальцами.
Глубокой ночью, когда все домашние спали безмятежным сном, Иосиф Аримафейский проснулся от какого-то шума. Испуганный, он резко подхватился с кровати. Сердце чуть ли не выскакивало у него из груди.
Шум раздавался за входной дверью. Кто-то начал отчаянно стучать в нее. Он нащупал свой кинжал под матрасом и, взяв его, вышел на цыпочках из комнаты, чтобы не разбудить жену.
Опираясь на мебель, он дошел до лестницы, спустился, пересек просторный вытянутый двор, посреди которого бил фонтан, безуспешно пытавшийся освежить иссушенный воздух, и остановился перед массивной деревянной дверью сводчатого вестибюля.
– Кто там? – спросил он.
– Это я, Иосиф, – ответил ему слабеющий от боли голос. – Лонгин…
Фарисей отодвинул засов, закрывавший большую створку двери, из-за которой показалось мертвенно-бледное лицо трибуна. Раненый спешился и с трудом держался на ногах.
– Всемогущий Боже! – воскликнул Иосиф. – Что с тобой произошло, брат мой?
– Я сожалею, но… нам больше не к кому было пойти.
Воин вошел во двор, за ним последовали Давид и Фарах. Иосиф опустил руку, в которой сжимал кинжал, и отошел на шаг, давая им дорогу. Как только он увидел Давида, о котором уже так много слышал, его охватило волнение. Сходство с Иешуа было настолько сильным, что это не могло не бросаться в глаза.
– Ты, как искусный лекарь, должен превзойти сам себя, Иосиф, – пробормотал Лонгин. – Рана все время открывается и…
В этот момент он потерял сознание.
24
Рим, Италия
Он всего лишь исполнил волю Учителя.
Ничего большего.
Кто-то должен был выдать Мессию, чтобы его могли схватить. Без его вмешательства не было бы распятия, следовательно, и воскресения. Должно было исполниться сказанное в Писании, а для этого нужен был тот, кому бы Иешуа доверял и кто бы согласился на роль предателя. Этим человеком и был он.
Иуда Искариот.
Он пользовался доверием у Иешуа. Учитель сделал его казначеем Двенадцати, человеком, который отвечал за те средства, которые апостолы вносили для общего пользования. Кроме того, когда он спросил, готов ли Иуда принять смерть за него, тот ответил, что ради своего Господина он готов на все.
– Ты предал бы меня из любви ко мне? – спросил его Учитель.
При этих словах Иуда побледнел. Как он мог предать того, кого любил?
– Ты поцелуешь меня, – произнес Иешуа.
И он стал рассказывать Искариоту, чего от него ожидает: как он уйдет с вечери на Пасху после того, как ему подадут кусок хлеба, как получит тридцать сребреников за его выдачу и как его арестуют в Гефсиманском саду. По мере того как Учитель посвящал его в подробности этого плана, слезы текли по щекам Иуды. И сегодня они снова текут по его лицу, на которое наложили отпечаток беспрерывно терзавшие его угрызения совести.
Рыдания, вырвавшиеся из груди, вернули его к действительности. Его стакан был пуст. Он снова налил себе вина, стараясь не пролить ни капли в раскачивающейся повозке, которую за ним прислал Калигула. Его специально повезли не через город, чтобы не попасть в сутолоку, которая всегда возникает в конце дня. Всякий раз, когда его повозка проезжала перекресток, два всадника из преторианской охраны освобождали проезд.
Глядя в окошко, Иуда вскоре увидел очертания императорского дворца, вырисовывавшиеся на ночном небе над Палатинским холмом, и помрачнел. Как бы ему избавиться от этого юноши, завоевавшего благосклонность Тиберия? Ходили слухи, что наступит день, когда тот сможет стать преемником императора.
Этот мальчишка был настоящим чудовищем, он заслужил репутацию испорченного человека. Во время своего долгого пребывания в особняке императора на острове Капри он принимал участие в оргиях, насильничал, совращал мальчиков и отличился различного рода издевательствами. Одному Богу известно, как он мог бы воспользоваться тайнами, которые, как ожидалось, ему должен был открыть Иуда, если, конечно, у него было что открыть. Ведь Искариот не был хранителем ни одной тайны Иешуа, за исключением его предательства!
Калигула желал, чтобы он посвятил его в эти секреты, но Учитель никогда не рассказывал апостолам, как лечить немощных и воскрешать мертвых! Что касается Духа Господнего, то, если он сошел на Одиннадцать на Троицын день, позволяя им творить чудеса, так двенадцатого апостола, считаемого предателем, там не было и он не мог этим воспользоваться.
Считалось, что он повесился.
Иуда машинально поднес руку к шее и потрогал рубец, оставшийся после веревки.
– Тебя все будут ненавидеть из-за того, что я прошу сделать, – продолжал посвящать его в свой план Иешуа. – Но твоя жертва даст мне возможность совершить мою.
Хотя проклятый ученик и сделал то, чего от него ожидал Учитель, угрызения совести, мучавшие его, были гораздо более опасными, чем ненависть окружающих. Сгорая от стыда, он попытался свести счеты с жизнью. Но веревка оборвалась в подтверждение того, что Всевышний не хочет его принять и не одобряет этот поступок.
