– При всем моем уважении к тебе, прокуратор, я должен заметить, что Макрон не ищет оправданий. Он просто рассказал мне то, что я должен передать тебе, и все это подтвердили его офицеры. Он сделал все, что мог, чтобы избежать потерь, но…
– Нет, – перебил его Пилат. – Если бы он сделал все, что мог, потерь было бы больше, а император не лишился бы своей статуи. И это префект преторианской гвардии, элитного подразделения! Он не мог обеспечить даже сохранность статуи!
Придя в смятение от этих слов, Луций хотел было возразить, но рот у него словно заклеился.
– Что еще? – поинтересовался Пилат, рассматривая в зеркале свою стремительно растущую плешь.
– Макрон вызвал… Третий Галльский.
Лицо Пилата побагровело, он в ярости заорал так, что в комнате все задрожало:
– По какому праву? Только префект провинции может обращаться за военной поддержкой к другой римской провинции!
Луций запаниковал. Он был всего лишь вестником, принесшим плохую новость, но он знал о приверженности своего начальника греческой традиции казнить гонца.
– Куда зелоты увезли статую императора? – продолжил уже более спокойным тоном Пилат.
– В храм на вершине горы Гаризим.
Прокуратор пожал плечами, удивленный абсурдностью этих действий:
– Странные люди эти иудеи. То, что для них святотатство в одном храме, в другом таковым не является.
– Это хорошо укрепленное место, прокуратор. Оно считается неприступным.
– Неприступным? Да ну? Возможно, для Макрона, но не для меня. Прикажи седлать мою лошадь и собирай людей.
49
Дамаск, Сирия
Приближался праздник Пасхи, по ночам в городе стало так же многолюдно, как и днем. На главной улице Дамаска, Прямой, собралась толпа, чтобы послушать человека, проповедовавшего перед храмом Юпитера. Его зычный голос, хорошо слышный и на прилегающих улочках, привлекал все больше и больше любопытных. Человек говорил на арамейском, греческом и латинском! И голос его не ослабевал ни на мгновение.
– Тогда Иешуа обратился к толпе и произнес: «Толкователи Торы и саддукеи сидят на троне Моисеевом. Следуйте их учению, но не всегда следуйте их поступкам».
Проходившие мимо священники приостановились – их внимание привлекли последние слова.
– Ибо они говорят одно, а делают другое. Они заставляют людей нести неподъемную ношу, в то время как сами и пальцем не пошевелили, чтобы что-то сделать.
Из толпы донеслись возгласы одобрения, что крайне обеспокоило священников. Они отправились за охранниками, стоявшими у святилища, и стали им что-то говорить, указывая на оратора, который продолжал вещать собравшимся, которых все сильнее и сильнее захватывали его слова.
– Они платят подати захватчикам, но отказывают в милостыне просящим, что встречаются на их пути.
Укутавшись в плащ и натянув капюшон почти на самые глаза, Иуда Искариот расталкивал толпу локтями, чтобы пробраться к проповедующему. Ему казалось, что он узнал этого человека, но это было настолько невероятно, что он решил убедиться в верности своих предположений.
– Они любят занимать передние ряды в синагогах и приветствовать друг друга на публике, но в них нет никакого сострадания к ближнему.
Когда проповедник повернулся к Иуде лицом, тот узнал его. Этим «святотатцем» был… Савл из Тарса!
Стражники схватили его под руки и пытались увести, но он отбивался и продолжал вещать своим громким голосом:
– Они напоминают гроб повапленный, красивые и чистые на вид, но прогнившие внутри!
Чтобы заставить его замолчать, один из стражников ударил его по лицу кожаным ремнем, и хотя у Савла изо рта потекла кровь, он ответил ударом на удар. Этот проповедник не был противником насилия.
– Исполнилось пророчество Исайи, братья! – кричал он, в то время как стражники уводили его силой. – Иешуа – вот наш Мессия! Он восстал из мертвых и дал мне новую жизнь, простив мои грехи! Поступайте, как я, братья! Покайтесь, и от ваших грехов не останется и следа!
Иуда не мог прийти в себя от изумления. Преследователь назарян теперь проповедовал учение Иешуа! Но как он мог говорить о любви, замучив и погубив столько мужчин и женщин?
– Эй, ты там! – окликнул его чей-то голос. – Мы ведь знакомы, не так ли?
Иуда обернулся и увидел женщину, которая пристально смотрела на него. Зеваки уже начали расходиться, но ее что-то задержало.
– Ты живешь в этом квартале? – допытывалась она.
– Нет, я приехал сюда недавно, – ответил Иуда, отворачиваясь.
– Я уже где-то видела тебя, мне знакомо твое лицо…
Иуда задрожал при мысли, что по городу расклеены объявления о его розыске. Его охватил страх.
– Просто у меня вполне заурядное лицо, – стал объяснять он.
– Отнюдь, – не унималась женщина. – Такое лицо вряд ли забудешь.
– Возможно, вы правы. – Он повернулся к ней спиной, давая понять, что разговор окончен.
Но женщина схватила его за руку и, развернув лицом к себе, продолжила рассматривать его.
– Откуда ты?
– Отовсюду, – ответил он, пытаясь вырвать руку. – Я то тут, то там. Живу, как торговец, в каком-то смысле.
– Погоди-ка… мне знаком твой акцент… Ты же из Галилеи, да?
– Никогда не бывал там, – соврал Иуда.
– Не принимай меня за дурочку, мой муж из Галилеи. Постой… ты что-то скрываешь…
Она сбросила с его головы капюшон и тут же вспомнила, где его видела.
– Я так и знала… Этого человека разыскивают! Эй, люди! – закричала она, привлекая внимание прохожих.
Иуда нервно осмотрелся и бросился наутек.
– За его поимку обещано тридцать сребреников! – вопила женщина, поворачиваясь в разные стороны. – С кем поделиться?
Человек двадцать, стоявших возле нее, бросились за Иудой.
В считаные мгновения жажда наживы превратила ревностных слушателей Савла в алчных животных. Еще недавно жаждавшие справедливости, они учуяли кровь, словно свора собак добычу.
В конце площади какой-то человек попытался преградить ему дорогу, но Искариот ударил его головой. Удар получился таким сильным, что бедняга свалился в грязь. Иуда чуть было не споткнулся, но удержал равновесие и скрылся от своих преследователей в переулках Старого города.
50
Обезумевшие при виде огня, лошади ржали и метались. Они бились о стенки конюшни, безуспешно пытаясь выбраться оттуда. Некоторые порвали уздечки. Другие, охваченные паникой, снесли барьер, за которым стояли, и разбегались во все стороны, стараясь найти место, где еще можно было дышать.
