– И где же он это сделал?
– У нас, в Кесарии.
– Ты лжешь. Иудей не может пойти к необрезанным. Это было бы нарушением Закона Моисеева. И Ловец человеков знает об этом лучше кого бы то ни было.
– Иешуа из Назарета не отвергал никого. Он трапезничал со сборщиками податей, грешниками и падшими женщинами. Разве он тоже нарушал Закон Моисеев, совершая это, или же он исправлял его?
Шимон подошел к нему так близко, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Лонгина. Напряжение достигло максимума.
– Это святотатство, центурион. Я буду вынужден либо проучить тебя, либо попросить убраться.
– Я больше не дерусь.
– Почему? Ты слишком стар?
– Это противоречит моей новой вере.
Шимон долго смотрел на него и наконец заявил:
– Я даю тебе два часа на сборы. Ты получишь еду и питье. Но если я увижу тебя здесь на рассвете, я уже не буду таким радушным хозяином.
Лонгин лишь молча кивнул и, глядя, как удаляется хозяин фермы, бросил ему вдогонку:
– На Голгофе.
Услышав эти слова, Шимон обернулся:
– Не понял.
– Я познакомился с Марией из Магдалы на Голгофе. А то, о чем я хочу ее попросить, может дать мне только она.
6
Дворец прокуратора, Иерусалим, Иудея
Это было высокое сводчатое здание, которое освещалось десятками небольших масляных ламп, вставленных в выемки в стене.
Каифа пересек просторный атриум, уставленный величественными статуями, которые, казалось, провожали его взглядами, когда он проходил мимо них по мраморным плитам пола. Он уже и ранее бывал в бывшем дворце царя Ирода. Первое время он отказывался заходить туда, чтобы не осквернять себя, но должность первосвященника вынуждала его поддерживать контакты с прокуратором Иудеи. После каждого такого посещения он совершал ритуальное омовение.
Вся обстановка этой твердыни подчеркивала римское могущество и бесчисленные привилегии, роскошь, которую позволяли себе военные, что говорило о дурном вкусе.
Интересно, что от меня могло понадобиться Пилату, раз он послал за мной в столь поздний час? – задавался он вопросом.
Идя на эту встречу, он надел парадную одежду: красный тюрбан, расшитый золотом, длинную просторную тунику, тоже красного цвета, и соответствующие его должности регалии, инкрустированные драгоценными камнями.
Он спустился по ступенькам и пошел вдоль бесконечной колоннады над садами, расположенными террасами. С хасмонейских валов открывался один из лучших видов на Иерусалим.
– Я не знаю, в самом ли деле твой город священный, но нет сомнений, что от него воняет дерьмом, – заявил прокуратор.
За беседкой, увитой виноградными лозами, при свете луны отчетливо вырисовывался силуэт Пилата. Опираясь на мраморный стол, он был поглощен игрой в сенет
[11], переставляя попеременно то белые, то черные фигуры.
Низко поклонившись, Каифа произнес:
– Ты посылал за мной, прокуратор?
Пилат лишь окинул его взглядом, не удосуживаясь ответить.
– Насколько я понял, – продолжал первосвященник, – ты хотел провести переговоры о выводе своих солдат за стены, окружающие Храм, на время Пасхи?
– Ты неправильно понял.
– Что-что?
– Рим не ведет переговоры со своими подданными.
Каифа с трудом сдержал бурлящую в нем злобу.
– В таком случае зачем было выдергивать меня из постели посреди ночи?
– Потому что это в моей власти, – ответил прокуратор, передвигая фигуру по игровой доске.
И пока он спокойно раздумывал над последствиями этого хода, Каифа не выдержал и снова спросил:
– Если твои солдаты будут находиться возле Храма, это будет расцениваться как провокация. Пасха – символ нашей независимости. А присутствие оккупантов…
– Оккупантов? Каких это оккупантов? В Иерусалиме нет оккупантов, как их нет и в Риме. Иудея является частью империи, неужели я должен тебе об этом напоминать? Роль, которую мне отвел император, заключается в обеспечении безопасности этой провинции. А твоя, Каифа, – в том, чтобы мы сосуществовали как братья. Ты в состоянии справиться со своей ролью или я должен тебя заменить?
– Ты слишком нуждаешься во мне, чтобы заменить меня, Пилат. Кто еще будет поддерживать твою политику в синедрионе? А вот что касается «братского сосуществования», как ты это назвал, так оно может не получиться из-за постоянного давления, которое ты оказываешь, используя своих солдат. Гнев переполняет людей, прокуратор. И я не думаю, что очередное восстание, даже если его потопят в крови, будет говорить в твою пользу.
– Восстание? Скажи на милость! И кто же будет восставать? Назаряне?
– Нет, – фыркнул Каифа, передергивая плечами. – Эти несчастные безобидны.
– Хм, а когда ты умолял меня распять их «Мессию», ты говорил по-другому.
– Обезглавленная змея перестает быть ядовитой.
– Змея – да, а вот гидра – нет. Отруби ей одну голову, и у нее вырастает две. Этих назарян становится все больше и больше. Как мне доносят, твой Савл преследует их с остервенением… необъяснимым. Ты знаешь, в чем причина этого?
– Он усердствует, это правда, но наша стража должна защищать интересы Храма. Именно против нас выступают назаряне, не против римлян. Когда я говорю о восстании, я имею в виду зелотов, сикариев
[12]. Их преступления против империи множатся. Повсеместное присутствие твоих солдат может привести в их ряды даже самых миролюбивых. Иудея отличается от других провинций, прокуратор. Вавилоняне сломали об нее зубы. Персы и греки также. Рано или поздно Рим смирится с этим.
Пилат поднялся и, сделав несколько шагов, проговорил:
– Ты меня убедил.
Каифа кивнул с чувством признательности и облегчения. Но прокуратор уточнил свою мысль:
– Я удвою количество солдат на подступах к Храму на эти три дня. Рим ни с чем не смиряется. А теперь можешь возвращаться в постель, тебе нужно хорошо отдохнуть, если ты хочешь обеспечить мирное сосуществование на время Пасхи.
Расстроенный, первосвященник развернулся и направился к выходу.
– А знаешь, что нас с тобой отличает? – бросил ему вдогонку прокуратор, следуя за ним.
Каифа замер на месте и обернулся, чтобы ответить:
– Ты имеешь в виду помимо национальности, языка и религии?
