– Как? Отвести меня на край света к моему отцу?
– Нет. Сделать то же самое, что сделала бы твоя мать, если бы она сегодня была здесь: не отдать тебя в руки смерти.
– Рискуя собственной жизнью?
– Если придется.
– Я не вижу выхода, – вздохнул юноша.
– А я вижу.
Давид, не в силах произнести ни слова, внимательно посмотрел на трибуна в ожидании пояснения, которое тут же последовало:
– Чтобы проиграть эту битву, ты Варавве не нужен. Смерть уже долго не принимает его, и, что бы ни случилось, он не останется в проигрыше. Это – его война, а не твоя.
Эта мысль взбудоражила юношу.
– Ты что, предлагаешь мне дезертировать?
– Я предлагаю тебе выжить. Если ты завтра погибнешь, что будет с восстанием?
– Они могут сорвать цветок, но они никогда не уничтожат зерно.
– Зерно – это ты, Давид! Ты – сын Мессии! Может ли у иудеев быть царь лучше, чем ты? Завтра Пилат пойдет на штурм и уничтожит всех живых на этой скале, чтобы забыть о своем унижении. В том числе и Мию! Ты этого хочешь? Мы можем уйти этой ночью вместе с ней и спасти ей жизнь!
Эта последняя фраза произвела на Давида неожиданно сильное впечатление. Юноша отвернулся, чтобы скрыть свое смущение, и с горечью произнес:
– Я думал, что римским солдатам не прикажут устроить резню.
– Это при командующем, достойном такого звания, но… с таким ненормальным, как Пилат…
Лонгин не договорил, а только вздохнул. Ему не хотелось использовать Мию в качестве довода, но он был готов на все, чтобы переубедить Давида.
Юноша смотрел в пространство перед собой, словно прокручивал в голове события прожитых лет.
– В тот день, бродя по Иерусалиму, мой отец знал, какая судьба ему уготована. И, несмотря на гнетущий страх, он ничего не сделал, чтобы избежать казни. Стоя у подножия креста, я слышал, как он бросал упреки своему Богу: «Почему ты меня покинул»? Он тоже сомневался в пользе приносимой жертвы, но… семь лет спустя после случившегося его послание, преисполненное любви к людям, помогает им жить. Сын такого человека не может бросить своих собратьев, Лонгин. И один только Бог знает, для чего нужна наша жертва.
Потрясенный и восхищенный такими рассуждениями, центурион смог только кивнуть. Потом, с трудом превозмогая нахлынувшие чувства, он пробормотал:
– Я горжусь тем, что познакомился с тобой перед смертью, Давид. Теперь ты должен пойти поговорить с ней.
Когда юноша появился на крепостной стене, Мия уже ждала его. Рассматривая будущее поле битвы, она пыталась представить, где именно Давид будет сражаться завтра.
– Я знала, что ты придешь, – сказала она, не поворачивая головы.
– Откуда?
– Потому что этот вечер будет у нас последним, и… нам нужно так много узнать друг о друге, а времени на это осталось так мало…
Он, подойдя к ней, стал молча смотреть в том же направлении. Потом он, собравшись с духом, спросил:
– Что ты хочешь узнать обо мне?
Она обернулась и игриво прошептала:
– Твою тайну. Твою самую сокровенную тайну. То, что знаешь только ты.
– Мою тайну?
– Хм… А я тебе потом открою свою.
Он засомневался, стоит ли ей открыться, ведь они практически не знали друг друга, и он боялся разочаровать ее…
– Ты мне не доверяешь? – посерьезнев, задала вопрос Мия.
– Ну что ты, конечно доверяю, но…
– Но что? Если мы завтра умрем, какая разница, буду я это знать или нет?
Давид повернулся к ней лицом. Долго смотрел на нее, глубоко вздохнул и пробормотал:
– Я люблю тебя.
– Что?
– Я люблю тебя, – повторил он. – Это и есть моя самая сокровенная тайна, которую никто не знает.
– Ну нет, ворюга, – рассердилась она. – Это моя тайна!
– Правда?
Она кивнула, и в глазах ее вспыхнули тысячи искр.
– Открой мне ее тогда… – прошептал он, ощущая себя чрезвычайно ранимым, чего раньше в себе не замечал.
Будучи не в состоянии произнести ни слова, Мия протянула к нему руки, обхватила его голову, запустила пальцы в волосы и нежно привлекла его к себе.
Трепет охватил все тело Давида так, что даже голова закружилась. Голубые глаза Мии, словно морская бездна, приблизились к нему, а его дрожащие губы слились с ее губами.
65
Вдыхая прохладный утренний воздух, Варавва спустился по лестнице, ведущей к цитадели. В поисках малейшего сомнения он пробежал взглядом по лицам своих воинов. Пришло время отражать нападение врага. Так же, как и их предводитель, воины сгорали от нетерпения. Скоро закончится это томительное ожидание. Кого-то зелот похлопал по плечу, кому-то просто улыбнулся, потом он подошел к женщинам, которые горели желанием сражаться с оружием в руках.
У всех были разрисованы лица, чтобы выглядеть более суровыми и устрашить нападавших. Одеты они были в солдатские робы из дубленой кожи и металлических пластин, которые должны были защищать их от стрел.
К воительницам присоединилась небольшая группа подростков, едва вышедших из детского возраста. Они тоже хотели сражаться. Осматривая их вооружение, Варавва обратил внимание на то, что один из них обмочился на свои сандалии, но сделал вид, что ничего не заметил. А мальчик, побледнев, шепотом признался:
– Я так боюсь…
– Остальные тоже, – подбодрил его Варавва, прежде чем обратился ко всей группе: – Первые стрелы можно выпускать наугад. Вы будете убивать не глядя. Но когда вы будете видеть римлян на башнях, если вы хоть на мгновение засомневаетесь, второй шанс вам уже может не представиться. Это ясно?
Звук римских труб возвестил о начале штурма, а последовавшие за ним крики отвлекли внимание женщин. По их лицам Варавва понял, что они тоже пребывают в оцепенении, и решил помочь им советом:
– Женщины, чтобы побороть страх, нужно просто кричать как можно громче. Иудейские женщины умеют кричать, или на это способны только мужчины?
После этих слов раздались такие крики, что стали оборачиваться все воины, шедшие к крепостной стене.
Через несколько минут град стрел полетел со стен крепости, нанося серьезный урон римлянам. Прижимавшиеся к земле легионеры были не в состоянии стрелять в ответ. Затем со стен полетели камни, которым было безразлично, на что падать, – на землю, деревья или людей. Светящее в глаза солнце вынуждало осажденных метать камни вслепую, не имея возможности видеть, достигают ли броски цели. Варавва метался, как молния, организуя оборону, но его голос терялся в грохоте барабанов, проклятиях воинов и глухом рокоте двигающихся к стенам осадных башен. Их колеса поднимали тучи пыли, что помогало штурмующим оставаться невидимыми.
