Рисунки различались радикально. По мне шли волны разных цветов, левая рука до локтя стала желто-коричневой, на правой – сохли в беспорядке разбросанные кресты и пятна. У Настьки на лбу появился схематичный череп. Ее тату – змею, обвивавшую левую кисть, и половину собачьей морды на плече – заштриховали красным. И что-то такое изобразили на животе, даже не знаю, как объяснить. Стрелы, растущие из кита? Или это были деревья? Или, может, лестницы?
Разрисовав, нас по одному отправили к реке – на свет еще одного фонаря.
Я шел, раздвигая руками высокий ломкий кустарник – его стебли то и дело оставались в ладонях, – и пытался сообразить, далеко ли река: боялся, что внезапно в нее свалюсь. Однако воды всё не было, да и свет не хотел приближаться.
Это продолжалось так долго, что мне взаправду начало казаться: это никакой не туристический аттракцион – навроде парка с живыми изгородями – а настоящая мокрая кишка тайного перехода. И, если я сверну вправо или влево, то выйду уже не в свою, а в совершенно другую Камбоджу. Или не Камбоджу.
Накатило. Испугался, что потерял Настю. Окрикнул ее – глухо. Бросился напролом, обдирая руки и стирая с них остатки шаманского пластилина. Коридоры. Бесконечные коридоры травы, не ведущие никуда. И свет пропал. Вправо – только остро-отточенные стебли, влево – такая же хищная гнусь.
Я крутился, бежал, бил по траве со всей дури, кричал. Без толку. Всё без толку. Как будто заблудился в лесу. Хотя ну какой здесь лес?!
Гребаные трюки, подумал я, опускаясь на землю, чтобы передохнуть. Надо просто выбрать направление и спокойно идти; я же смотрел карту – смешная совсем территория.
И тут стал слышен плеск воды. Совсем рядом.
Подскочил, сделал буквально шагов двадцать – и вот он, пруд. Две лодки и баскетбольный зомби.
В темноте, только слегка приправленной дальним фонарным светом, я спустился к воде, и с опаской – при попытке поставить на нее ногу лодка уходила вниз – перебрался ближе к носу. Пахло дегтем. Каноэ (я решил называть его именно так) поскрипывало, давая понять, что не случайно кажется хлипким. Я предположил, что тот, кто делал каноэ, быть может, сразу же не рассчитывал на долгий путь. Лодка в один конец, подумал я и засмеялся. Меня поддержал зомби – он тихонечко заухал, давая понять, что мне не показалось: путешествие по Стиксу – это очень весело.
Отсмеявшись, провожатый хлопнул меня по плечу, и в эту же секунду рывком отправил лодку вперед. Мы заскользили из темноты в густую – пожалуй, что такую же вязкую, как пластилин, – тьму.
Какое-то время было слышно, как сзади шлепает по воде веслом Настина лодка, но увидеть ее не удавалось, а окликать казалось теперь чем-то глубоко неприличным. Как будто можно разбудить хозяев.
Интересно, а Настин шаман тоже умеет грести с таким же пугающим проворством? Через пару минут последний звук иссяк – видимо, Настя пошла другим курсом. Стало тихо и пусто, как после выезда из деревни с картинкой. Только сейчас это была темнота не движущаяся, а застывшая. Космическая.
Я оглянулся назад и различил только крохотный клочок берега, выхваченный оставленным фонарем. Намек на последнее человеческое жилище, от которого мы бежали отчаянными взмахами весла.
Возница совершенно внезапно запел: довольно жутко, на двух нотах что-то вроде «ыыы-э, э-ыы».
Пошел дождь. Тяжелые редкие капли били по спине и затылку; я расставил в стороны руки, собирая их еще и ладонями. Лодка временами шаркала обо что-то боком, и тогда вёсельный правил ее влево. Впереди загорелись звёзды, на которые мы и взяли курс. Маленькие и тусклые, даже не звёзды, так – мелкая звездная пыль у самой воды, они были чем-то совершенно невероятным в этой абсолютной песенной тьме. Я даже не сразу сообразил, что они такое.
Возница тронул веслом созвездие – и оно снялось с места, закружилось, стало рассыпаться оранжевыми искрами. Светлячки. Армады светлячков.
Я смотрел на них и думал, что хорошо бы тоже уметь петь, как зомби. Здесь обязательно надо петь. «Вслепую пушка лупит…», – тихонько затянул я и вдруг услышал Настин голос.
Он выводил колыбельную – не было сомнений, что именно колыбельную – на неизвестном мне языке, хоть и не могу поручиться, что на том же самом, что и баллады доброго зомби.
Настина лодка вынырнула слева, воткнувшись в светлячковую галактику, и притерлась бортом к нашей. Настька протянула ко мне руки. Она была продрогшая и счастливая – глаза блестели ярче, чем у кошек в темноте, глиняные рисунки превратилась в многоцветные разводы.
Я накрыл ее пледом, который нашел на полу каноэ, и Настя благодарно ткнулась носом мне в ухо.
– Ты больше не тот, кто был, – прошептала она.
Я подумал: ну да, может быть, она права. Пожалуй, отсюда нельзя вернуться просто так.
На лодки продолжали сыпаться искры светлячков.
– Теперь мы их всех вот так! – И Настька сжала кулак.
саяно-шушенская
Настя сказала: они хотят нас всех убить, ты что, не понимаешь? Тебя, меня, Ольку, всех! Или они, или мы, сказала она. И я бросался убеждать, что конечно, мы, потому что мы – это она. А я очень хотел, чтобы была она.
Я бродил из кухни в коридор, а оттуда обратно. Медленно – как водолаз на глубине. У меня не было никаких мыслей. Я был не человек, а продолжение трясущихся рук. Страхоноситель.
У Насти нашли рак. Нижний отдел позвоночника, третья стадия. Срочная операция, а за ней химия и каталка, – но она от всего этого сразу отказалась. Никто не мог ее разубедить. И я тоже.
– Когда закончится на Саяно-Шушенской, – сказала она, – тогда поеду в Китай.
Она верила, что в Китае есть какой-то отшельник-целитель, ей рассказывали.
Я умолял ее, кричал на нее, уходил из дома. Всё равно нет. И назавтра. И опять.
Она не слушала. Она готовилась к этой ебаной ГЭС. Не знаю, почему именно Саяно-Шушенская. Настя вроде бы и не объясняла.
Если ничего не делать, всех затопит, объявила она. Чокнутая сектантка. Я ей так и сказал.
Потом стал вместо нее бегать по врачам. Мне везде говорили: срочно, буквально хватайте и к нам. Я ловил ее за руки, но никак не мог их удержать.
Один крохотный старичок – легендарный онколог в больших желтых очках – долго меня рассматривал, будто перед тем, как поставить штамп «годен».
– Что вы тут делаете? – спросил он, наконец.
Я начал бормотать про жену, про плохо-чувствует-не-может-сама…
– Бумаги я вижу. Повторяю, что вы здесь делаете? – с угрозой качнулся он в мою сторону. – Это никуда не годится! Умирайте тогда дома!
Это никуда не годилось.
Мы старались каждый день гулять с Олькой в соседнем парке, и она рассказывала мне, что индейцы выздоравливают, если сварят суп из старого товарища.
У нее была такая книжка.
