– Скажи Насте, – говорю, трогая опухающее веко, – что в следующий раз буду говорить только с ней.
Этот скалится.
– Совсем, – отвечает, – ты в мозг раненый.
Она не приходит уже год. Год и двадцать четыре дня. Встроенный шагомер считает, даже если ты его и не думал включать.
Она не приходит, а я жду ее по этим вонючим подвалам. Низачем. Чудес не бывает. Я знаю, конечно, знаю. Но всё лучше, чем пустой платяной шкаф. Чем недособранный пиратский корабль из лего.
Пока она держит связь, я буду изворачиваться, но цепляться.
Буду улыбаться – этим, застегнутым на верхнюю пуговицу. Наклонять голову и понимающе кивать. Смеяться сквозь пузырьки шампанского, прыгающие на подносах. Пожимать их тифозные руки. Составлять им буквы в слова. В картинки. Из-за которых корчатся телевизорные рожи…
Почему только она отдала этому эскизы? И Ольку?
Боже мой, я не знаю. Не знаю я!
– Ладно, – говорит, – открывай раскраску. Пройдемся.
Чего там проходиться: ничего в ней нет, только мыльные пузыри наплывают друг на друга перед глазами. Но это всегда так. Сначала.
космос мертв
Со вторым схроном тоже всё было в поряде.
Заброшенный подземный сортир цензоры забрали под себя еще года два назад. Сначала сделали склад, потом поняли, что слишком на виду – отъехали в сторону. Стали юзать по особым поводам – если по-другому никак. Ну и почти забыли по итогу. Мишаня вот вспомнил. Ну и нормально, пусть железяки здесь полежат, решил Арчи.
Нормально и вышло.
Схрон на восемь бойцов в полном комплекте или человек на двенадцать – если делить по-бедному. Но по-бедному незачем. Лучше отоварить «толстых», которые пойдут главной прорывной силой, – чтобы они были в полном сарафане. Огненные «толстяки» в большой давке – это уже полдела.
Никакого срочняка разбирать оружие сейчас не было, сами-то собирались через месяц выступить. А может, и через два. Но вчера пришел гонец – не Овечкин, побольше. Сказал, будет митинг. Надо уработать наиболее шубутных, и чтобы с той стороны вскинулись в ответ.
– Зачем митинг? – удивился Арчи.
– Чтобы вскинулись, – терпеливо пояснил гонец.
Понятно. Жопка-то из-за картинок жим-жим.
– А, – сказал Арчи, – звериный оскал либерализма. Либеральных штурмовиков геть!
– Вот видишь, – улыбнулся гонец, – не зря ты большой человек.
Не зря, чувачки, не зря.
Мишаня развернул железки. Пощелкал щипцами, махнул цепом. Одобрительно выдвинул вперед подбородок.
– И не повяжут, командир?
– А если и повяжут?
Раз пять уже забирали, но это так, до отделения. По-настоящему тех, у кого корочки КЧН, брать нельзя. Если, конечно, правила вдруг не поменяются.
– Если наши «старшие» подпрыгивают в нетерпении, мы же должны им подставить плечо, а? – сказал своим Арчи.
Сеня говорит:
– Да какие они наши, клопы жирные?
Ну а кто тебе наши, Сенечка? Рисовальщики-американы? Нет уж, пока нашими побудут эти. А там разберемся. Дай срок, Сенечка, разберемся.
Только потащили железяки наверх, как вваливается Буга.
– Тут у нас пассажир, – говорит.
– Какой пассажир?
– Да уже был один раз. Помнишь, жопа на видео? В душе не ебу, как он спрыгнул, но, блин, вчера опять взяли в Сокольниках.
– Ну-ка, – сказал Арчи, чувствуя приятный холодок предвкушения, – покажь!
С того момента, как Арчи впервые увидел Илью, тот будто стал чуть поменьше. Сырой какой-то, рыхлый. Раньше дерзко так пялился, а теперь глаза отводит. Раскис чувачок, раскис.
– Бессмертный, да? – по-собачьи склонив голову набок, с интересом поинтересовался Арчи.
– Меня ваш отпустил, – не поднимая глаз, сообщил Илья.
– Наш?
– Старший. Бог твоих висельников.
– У меня нет старшего, – ласково сказал Арчи, – и бога нет, я – сиротка. И у тебя тоже нет никакого бога, крысеныш.
– Меня отпустили, – безнадежно повторил Илья.
– Конечно, – согласился Арчи.
Боится, с удовлетворением отметил он. Теперь – знает и боится. Вот так с ними и надо. Всем показать жужу, чтобы спрятались под лавку и не высовывали свои рыльца.
– Вы как глисты, – сказал Арчи. – Заползаете в брюхо и гадите. Тащите свое уродство, мажете его по стенам. Вы уже одну мою страну прожрали и прогадили. Большую, теплую как сиська, ласковую. Теперь и за эту взялись, да?
Цензоры, почуяв командирскую ярость, придвинулись к пленнику, но Арчи дал знак остановиться.
Танцующей походкой он подошел к Илье вплотную и сделал вид, будто закурил и выпускает дым ему в лицо.
– Думаешь, ты вправду бессмертный? – спросил Арчи. – Любимец Асгарда, да?
Илья закрыл глаза.
– Буга, – окликнул Арчи. – Помнишь того адвоката? Ага. Надо будет также поработать.
– Говно вопрос.
– Короче, – сказал Арчи шепотом на ухо Илье, – ты мне не нужен. Сегодня мне нужны только все вы сразу. Расскажи, как вы, пидарята, связываетесь? Кто кому звонит?
– Не знаю, как тебе звонят пидарята.
Арчи кивнул. Всё же не до конца растекся. Хорошо.
– Шутишь, да? Мы тоже любим добрую шутку. Нам шутка строить и жить помогает. Скажи, Буга?
Илью тряхнули и с силой приложили о стену. Руки – в веревки и натянули. Подвесили.
– Тебе какая рука больше нравится? – спросил Арчи. – Правая?
Он взял протянутый Бугой тяжелый молоток и с размаху бросил его в стену. Молоток ударил сантиметрах в пяти ниже ладони Ильи и отскочил в сторону.
– В следующий раз попаду, – пообещал спецкор «Комиссарки», проходя и подбирая молоток.
Илья выдохнул и снова закрыл глаза.
– Может, и правильно, – подбодрил его Арчи. – Сразу – раз, и всё закончилось. А мы тебя просто потом проволочем перед твоими – как фашистское знамя – и бросим к их ботинкам. Вот они и вскинутся. Ну что, не сообразил говорить? Значит, будем завязывать с бессмертием.
Арчи снова взвесил в руке молоток. Он показался ему чуть тяжелее, чем в прошлый раз. Не в прошлый бросок, а с адвокатом этим… Тогда, кстати, понадобилось два броска, вспомнил он. А теперь… теперь наверняка хватит одного.
– На счет три, – сказал Арчи.
Когда Корень выглянул из подъезда, Овечкин был уже тут – просматривал фотки на своем фоторужье, давясь от смеха. Резидент «камеди клаб», сука. Безумный шляпник в цветастой панаме и блевотно-рыжих штанах. Просил же не делать из себя клоуна. А теперь каждый второй будет оборачиваться.
