– Хорошо выглядишь, – сказал он ей, стараясь улыбнуться.
– Ты как всегда врешь, папа.
– Не всегда.
– Вот опять.
Похудевшая, но всё такая же юная. Аберрации памяти ведь наверняка, да? Ей же сейчас должно быть уже тридцать три… тридцать четыре?
– Ничего, – сказал Надир, прислушиваясь к тому, как со свистом вырывается воздух из легких, – уже не очень долго. Потерпи.
Скорее бы уже, думал он. Вот сейчас эту историю с перетряской гнилой «элитки» доделаем, и всё, хватит.
– Папа, – сказала дочь, – я никогда не хотела, чтобы с тобой такое происходило.
– Не знаю, – засомневался Надир. – Правда, не хотела?
– Не хотела, – подтвердила гостья.
– Ну и хорошо, – сказал он с облегчением. Боль чуть-чуть отступила, и он сделал, наконец, первый полный вдох. – Ты ко мне по поводу своих друзей?
Гостья покачала головой.
– Из-за двенадцатой.
– А-а, – кивнул Надир, – ну да. Еще одна осталась?
– Последняя, папа.
Господи, подумал Надир, великий Боже, сколько же я ее не видел? Четыре года? Пять? Да и до этого… Надо было забрать ее. Даже если через силу. А лучше – договориться как-то. Что я, не смог бы договориться с дочерью? Со всеми договариваюсь, а здесь бы не смог? Всё пошло не так. Вот бы здесь удивились, если бы поняли, что у меня всё пошло не так…
Его начало знобить. Он уже знал: сначала будет чувство, будто голым окунули в сугроб. Холод, что не согреться. Потом, наоборот, начнет жечь внутренности. Желудок нальется болью, станет одной сплошной раной. И не будет более сильного желания, чем вырвать его голыми руками. Даже руки потянутся – придется их сдерживать…
– Ты забрал мои раскраски, папа.
– Ох, – Надир не смог подавить стон, – какие раскраски, Настя?
– Хоть сейчас не прикидывайся.
Она всегда дерзила, подумал Надир. Даже на один день из нее не получалось то, что я хотел. А что тогда на границе устроила…
– Настя, у меня только мои раскраски…
– Папа, скажи, а ты вот сейчас врешь по инерции? Ты как себе объясняешь, зачем?
Зачем, подумал Надир. Слово бесхозной металлической деталью лежало в голове, но никакая инструкция к нему не прилагалась. Что оно здесь делает? Какой в нем смысл?
– Папа, – позвала Настя.
– Да, Настюша.
– Не зови меня так.
– Извини, не буду.
Он хотел сказать, что вообще больше не будет, но испугался, что это как-то не так прозвучит. Не хватало еще, чтобы она его неправильно поняла.
– Двенадцатая, папа.
– Настя, ты можешь больше за это не бояться. Всё уже давно под контролем, я занимаюсь.
Даже слишком давно занимаюсь. Только идиотам может показаться, что эта хиропрактика покатилась сама собой. И только редкостным идиотам, вроде Саши Олдина, – что ее катят они.
– Ты зря втянул Диму в твою войну башен.
– Не путай, – сказал Надир, – это ты его втянула. Я всего лишь дал ему возможность помогать твоему проекту.
– Это давно не мой проект. Хоть по итогу и никакой разницы. Теперь отпусти Диму.
– Дочь, ты сама знаешь правила.
– Какие правила, папа?
Да, подумал Надир, какие еще правила? Какие теперь правила, и зачем я ей про них говорю?
– Прости, папа, но тебе нужно вставать.
Еще как нужно, Настюша. Жаль, что уже не выйдет.
– Леня! – крикнул Надир.
В кабинет (или правильнее – в палату?) мгновенно, как будто сидел прямо под дверью и ловил каждый шорох, влетел помощник.
– Надир Харисович, отпустило немного?
– Отпустило, Леня.
Помощник потянулся к выключателю, но, заметив гримасу страха на лице Надира, не стал зажигать свет. В Настину сторону он не смотрел.
– Леня, – сказал Надир, болезненно сглатывая, – пока я прихожу в человеческое состояние, тебе нужно будет кое-что сделать. Очень серьезное. Ты же помнишь, мы говорили в пятницу про Олдина и последние «картинные» события?
– Конечно, Надир Харисович.
– Надо за ним посылать, Леня. Очень быстро и очень осторожно.
Помощник от неожиданности присвистнул.
– Вот это да, – сказал он, мотая головой, – вы думаете, прямо вот так? Сейчас?
– Я думаю, что иначе опоздаем.
– Понял, Надир Харисович.
– А раз понял, запускай по эстафете. Доклад – каждые пятнадцать минут.
Надир перевел взгляд на дочь.
– Двенадцатая, – повторила Настя. – Хочешь ты, папа, или нет, но я ее забираю.
№ один
Они думают, что двенадцать – это последняя картинка. Они даже придумали название. «Гибель богов». Все знают, что на ней будет Верховный. Все в курсе, что это значит. И что оно неостановимо как полдень – тоже. Бом-бом двенадцать раз, джентльмены пьют и закусывают.
Вот только как именно? Тут разные ставки. Давай, не томи уже, чувак. Покажи нам класс, Хиропрактик.
На что это похоже, Настя? Тебе кажется, на Саяно-Шушенскую? Одни бегут, сломя голову, другие ждут: рванет – не рванет?
Может быть. Но я вот всё вспоминаю тот рисунок на стене кхмерской хижины. Они зарезали друг друга сами, скрипач был не нужен. Ну хорошо, может быть, только чуть-чуть подтолкнуть в самом начале.
А теперь всё так ускорилось. Я не успеваю смотреть, как картинки вокруг меня сменяют друг друга, словно пляшущие стекляшки в калейдоскопе.
Как ты думаешь, это я поворачиваю трубку?
Москва замерла перед телеэкранами, по которым в тишине змеится черная колбаса правительственного кортежа.
Первые две машины идут – как тральщики по неизвестным водам. Как будто со всех сторон смотрят, ухмыляясь, чужие перископы, и вот-вот даст залп береговая батарея. Хотя вокруг, да и, наверное, по всей Тверской, нет вообще никого. Еще вчера стоявшие тут и там автомобили эвакуированы, в арках – верные – в божью коровку – поливалки. Два вертолета сверху. И еще эти собранные элитные ребята на крышах. Впрочем, их-то как раз не заметно. Если не знаешь. Да даже если знаешь.
Должны быть зеваки, обязательно должны: толпиться, бросать цветы. Но никого похожего. Потом как-нибудь наверняка объяснят. Но сейчас лучше так.
За первыми – разведывательными – выставив во все стороны бронированные черепашьи бока, ползет остальной кортеж. Кто в нем голова – демонстрировать не положено. Может, вон тот ЗИЛ – с двумя орлиными флажками, а, может, узкоглазый «Линкольн» – один из двух. Или вообще вон та, черт ее знает, какой она марки, слева. Но уж одна-то из них – обязательно.
