Может быть, теперь, когда случилось всё, о чем мы договаривались, ты, наконец, захочешь со мной встретиться. Как бы это было славно, Настя. Как бы это было здорово! Я бы повернул за угол на следующем перекрестке, а там бы оказались не опера Аса, а ты.
Давай так и будет, Настя. Десять шагов. Пять.
Я поворачиваю.
эпилог
Всё еще здесь, подумал он. Так и не принимает меня, заставляет со всем разобраться.
Он приоткрыл глаза и еле сдержался, чтобы не застонать: свет нестерпимо резал сетчатку.
Комната, как он ее помнил, изменилась не сильно. Букет стоит, занавески вроде другие. Кресло. Пустое.
Сощурившись, он попробовал сделать движение шеей, и страшно удивился, что оно получилось. Какие хорошие обезболивающие, подумал он. Леня наверняка постарался. Молодчина. Было бы здорово, если бы тебя теперь не съели живьем, Леня.
В правом ухе что-то защелкало. Видимо, вслед за зрением решил возвращаться и слух. Щелчки становились всё чаще и чаще, но в то же время их громкость падала. Так совсем ведь сойдет на нет. Нет. Никакие это не щелчки. Ну конечно, не щелчки. Какие щелчки, когда это скрип! Отличное слово. Скрип. Скрип-скрип. Карандашом по бумаге.
Он даже снова закрыл глаза, чтобы получше представить карандаш. Синий. Короткий, с почти сточившимся грифелем – скоро надо будет засовывать в точилку. А что им рисуют? Ну, что рисуют синим карандашом? Воду. Небо. Мундир. Какой мундир? Ну какой – прокурорский.
Надир глубоко вдохнул и вдруг сообразил, что не чувствует боли и при дыхании. Поразительно. Как жаль, что это счастье пришло так поздно.
Он снова открыл глаза и теперь уже более смело попробовал двинуть головой. Успех! Надир добрался взглядом до маленького журнального столика, за которым сидела девочка лет восьми – в больших очках в оправе-бабочке. Перед ней действительно были разложены изрисованные листы бумаги, но в руке девочка держала не карандаш, а фломастер. И не синий, а фиолетовый.
– Привет, внучка, – произнес Надир по возможности бодро, но услышал только надсадный шепот.
Девочка повернула голову и помахала ему фломастером.
– Привет, деда, ты проснулся?
– Вроде да. А где Лиля?
– Лиля пошла смотреть телевизор. Там новости про президентов.
Ну еще бы, подумал Надир. Интересно, Махин уже назначен исполняющим обязанности?
– А еще мост рухнул!
– Какой мост?
– Радужный.
Радужный? Надир не знал такого. Наверное, путает. Может, Живописный, на Полежайке? Мы там когда-то жили…
– Что ты рисуешь? – спросил он, глядя, как безжалостно девочка скребет фломастером.
– Тебя, – ответила та, демонстрируя картинку.
Внучка поднесла лист бумаги поближе, держа за края обеими руками – как плакат, но с рисунка на Надира глянул никакой не условный двойник. На нем вообще не оказалось людей. Первый ворон единственным глазом косил вправо, второй, будто издеваясь – влево. И еще два волка. У одного в пасти билось раненое фиолетовое солнце, а у другого – сдувшаяся, похожая на рваный собачий мячик, луна.
