Я вовсе не знаток бокса, но даже я понимаю, что бойцы на ринге откровенно слабы. И они совсем не соответствуют тому типажу боксеров, которых ожидаешь увидеть в нелегальном клубе: любителей боев без правил, дальнобойщиков, строителей, мастеров смешанных боев.
– Кто это? – спрашиваю я у Скарпачи.
– Милые мальчики.
– А?
– Каждую вторую субботу месяца здесь проводят «Потасовки милых мальчиков», бои между фото- и подиумными моделями; некоторые приезжают даже из Лос-Анджелеса. Большинство из них начинает заниматься боксом, чтобы быть в форме; они устраивают нежесткие спарринги, потом втягиваются, а потом не могут остановиться и начинают выступать на ринге. Меня интересуют не бои, а сами «боксеры»: как они рискуют своими смазливыми мордашками, – приносящими им полторы тысячи долларов за съемочный день, – только чтобы доказать свою мужественность. В мире моды этого не найдешь.
Да, театр – это здорово, но сценические драки всегда фальшь. Может быть, я ищу в тайском боксе именно эту жесткую реальность «здесь и сейчас», которую Мари/Шанталь коротко называла «Наносить и получать удары».
– Много эмоций, мало способностей, – шепчет мне на ухо Скарпачи. – Надеюсь, следующие пары будут лучше… если хотите и дальше смотреть.
Мне интересно: нет сомнения, зрелище вполне декадентское, тут Скарпачи не обманул. Люди ждут острых ощущений, надеются стать свидетелями того, что потрясет их пресыщенные души. Пролившаяся кровь, дикая драка, разбитое в лепешку лицо. Они заворожены картинами насилия, жаждут увидеть, как один из этих красивых мальчиков валится, поверженный, на пол. Жажда крови стара как мир. Так в древнегреческом театре зрители с придыханием ждали, когда Эдип ослепит себя; в римском Колизее толпа неистовствовала, когда гладиаторы на арене убивали друг друга. Этим людям не интересен спорт – они явились сюда, чтобы насладиться чужой болью.
Я спрашиваю Скарпачи, согласен ли он со мной.
– Согласен. Я понимаю, почему хотят испытать себя мальчики-модели, – но пока вы не сформулировали, я не понимал, что в любительских боях находит публика.
Мы смотрим поединок еще одной пары, а потом стилизованный под кикбоксинг поединок двух стройных девушек. Девушки дерутся лучше. Больше изящества, лучше техника. Бой скорее напоминает танец. И когда рефери, объявив ничью, поднимает вверх сразу обе руки, девушки обнимаются. Толпа свистит: слишком пресное зрелище.
– Вы были правы насчет декаданса, – говорю я Скарпачи, когда мы едем обратно в Окленд. – Но если клуб полулегальный, как же вас пускают?
– Я знаю владельца здания. – Короткий испытующий взгляд. – Я хотел показать вам то, что вы, вероятно, никогда не видели. Надеюсь, вы не обиделись.
– Нет, конечно. Все в точности по вашей любимой фразе: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
– Homo sum, humani nihil a me alienum puto. – Скарпачи произносит фразу на латыни с торжественностью жреца. – Мне нравится эта фраза. Я когда-то даже подумывал сделать на предплечье такую татуировку, чтобы утешала, когда на работе совсем тяжко.
Мы останавливаемся у бара неподалеку от его дома. Пьем пиво. Он спрашивает, чем меня так зацепила Шанталь.
– Она ставила этюды, играла роли, придумывала костюмы, использовала реквизит. Она тоже актриса, исполнитель.
– А для вас это важно.
– Да. Без творчества я бы пропала.
Он внимательно рассматривает меня.
– Такое ощущение, что у вас внутри боль.
Я не отвечаю ни «да» ни «нет», и он начинает рассказывать о своей страсти к раскрытию сложных преступлений.
– Я получаю настоящее удовольствие. В этом мы с вами похожи: нам обоим нужна в жизни цель.
Да. Нас обоих зацепила Шанталь, и мы оба хотим разгадать ее историю – только по разным причинам. Мне нужна полная ясность, потому что без нее не поставить спектакль. Ему – чтобы отправить за решетку убийцу.
– Похоже, мы оба те еще сказочники, – говорит он.
Скарпачи в постели нежный и бережный. Мы отдыхаем, и он спрашивает о моих фантазиях.
– А если они слегка отдают извращением?
– Тогда тем более интересно.
Кажется, его ничто не сможет смутить. Я называю несколько своих желаний; он кивает и начинает меня ласкать.
– С тобой хорошо, – говорю я.
– Я стараюсь. – Он смотрит на меня. – Ты особенная, Тесс. Я понял это, еще когда мы пили с тобой кофе. Когда по телефону ты сказала, что актриса, я не знал, чего ожидать. А потом мы встретились, и я увидел, какая ты.
Утром, пока он готовит нам завтрак, я брожу по его квартире. На книжных полках полно классики. Истрепанные томики говорят, что Скарпачи часто их перечитывает: Мелвилл, Достоевский, Джойс, Хемингуэй, Грэм Грин. Не только романы, которые на слуху, но по несколько менее известных работ каждого автора.
Много книг по древнеримской и древнегреческой истории и, что мне больше всего нравится, пьесы античных драматургов: Софокл, Еврипид, Аристофан, Теренций, Плавт, Сенека. Я также заметила книги Томаса Мертона и прекрасное издание стихотворений Джерарда Мэнли Хопкинса.
Точно так же, как библиотека Шанталь многое мне о ней рассказала, так и собрание Скарпачи многое говорит о нем.
– Я учился в иезуитском колледже. – Он протягивает мне чашку. – Изучал классическую литературу. Хотел стать учителем. Как меня занесло в копы? Долгая история…
Я заверяю его, что хочу когда-нибудь ее услышать.
– После выхода в отставку я собираюсь писать криминальные романы. Не интеллектуальные детективы, а реальные истории, без выдумки. То, что случается каждый день.
– От первого лица?
– Еще не решил. Но главный персонаж (не хочу говорить «герой») будет обладать такими же, как у меня, достоинствами и недостатками. Без прикрас.
– И будет так же отзывчив?
– Уж не знаю, насколько я отзывчив, но спасибо на добром слове.
– Так же сексуален и опытен?
– Ты мне льстишь.
– Так же привлекателен и притягателен для более молодых женщин?
– Да, да, продолжай!
– Когда мы узнаем друг друга лучше, придумаю еще. Однако я точно знаю: твой персонаж должен иметь подругу. Ты ведь не хочешь, чтобы он был угрюмым одиночкой?
– Угрюмый одиночка, Тесс? Ты так меня представляешь?
– По крайней мере, печальный. Откуда берется эта грусть, я не знаю.
Он смотрит на меня.
– Как я понимаю, нам есть, что обсудить.
Глава 19
Выдержки из неопубликованных мемуаров
майора Эрнста Флекштейна
(известного как доктор Самуэль Фогель)
