Вряд ли я когда-либо забуду печаль, исказившую ее лицо.
– Психиатрическая больница? На год? – прошептала она, и из ее прекрасных глаз покатились слезы.
– Лечебница роскошная, – заверил я. – Совсем не то, что обычно понимают под психиатрической больницей.
– Дурдом? Психушка? – переспросила фрау Мюллер.
– Просто место для отдыха. Спокойное и мирное, похоже на домик в Альпах.
Внезапно она вскрикнула:
– Спокойное и мирное? Ха! Да я ночами спать не могу! После того кошмарного вечера…
– Пожалуйста, фрау Мюллер, – взмолился я, – не нужно об этом говорить, прошу вас.
– Почему? Боитесь услышать правду?
– Потому что это не мое дело.
– А что именно ваше дело, герр Флекштейн? – ожесточенно спросила она.
– Я приехал сюда дать вам совет.
– О, конечно! Добровольное согласие, как же! Поскольку упомянутые вами господа так жаждут от меня избавиться, отчего бы им не засунуть меня в смирительную рубашку и не бросить в сумасшедший дом? – Она заплакала. – Я ничем не заслужила такого обращения. Какая жестокость! Разве у меня нет права искать утешение у друзей?
Видя, что она выходит из равновесия, я забеспокоился, не перегнул ли палку.
– Полагаю, самое разумное решение в такой ситуации, – я старался говорить со всей мягкостью, – доверить случившееся психоаналитику, специалисту, поклявшемуся хранить врачебную тайну.
– Они же все евреи! – воскликнула она с истерическим смешком. – И вы полагаете, Геббельс не узнает все, о чем мы говорили? Вы полагаете, у него нет шпионов среди евреев? Если вы верите в это, герр Флекштейн, то, как говорят американцы, вам можно продать даже Рейнский мост!
Пагубные пристрастия, депрессия, истерия, теперь еще и паранойя, – знаменитая кинодива продемонстрировала полный набор симптомов. Думаю, ей и в самом деле не помешал бы хороший длительный отдых в альпийской клинике. Решив сделать именно такую рекомендацию в своем докладе Борману, я поблагодарил фрейлейн Мюллер за уделенное время, пожелал всего доброго и отбыл.
Если верить версии, которая позже получила распространение, в тот же день в дом ворвались четыре гестаповца, скрутили фрау Мюллер и выбросили с балкона. По другой версии, эти четыре агента довели ее до самоубийства, и она совершила прыжок сразу после их ухода. Истина же заключается в том, что она спрыгнула вниз не после их, а после моего ухода. Я знаю это точно, поскольку в тот момент еще не успел отъехать от виллы, а сидел в автомобиле и делал записи. Когда раздались крики прислуги, в дом одновременно ворвались я и четыре гестаповца из службы наблюдения.
Молодая красивая женщина, с которой я недавно разговаривал, теперь лежала под балконом в луже крови. Не было никаких сомнений, что она выпрыгнула добровольно.
Ужасная картина: теперь фрау Мюллер была сломлена не только душевно, но и физически. Обнаружив, что она еще дышит, один из агентов вызвал карету скорой помощи. Актрису отправили в ближайшую больницу; там она пробыла в коме четырнадцать дней и умерла, не приходя в сознание. Ее кремировали, и прах захоронили. Вопреки возражениям семьи, драгоценности и имущество кинозвезды были проданы с аукциона для погашения долгов.
После ее смерти меня терзала мысль: почему я должен раз за разом подчищать за фюрером последствия его порочных склонностей? Мало того что выполнение таких задач требовало напряжения всех внутренних сил и нервов, – это было еще и крайне рискованно: человек, который слишком много знает, рано или поздно становится слишком опасным.
Именно в тот сложный период своей жизни я вспомнил короткую встречу с фрау Лу Саломе, ее кушетку для психоанализа, – и мне представилось совсем иное будущее для себя. Примерно через месяц после смерти Ренаты Мюллер я сообщил Борману, что намерен кардинально изменить род деятельности.
Прищурившись, Борман долго рассматривал меня. Мое заявление его позабавило.
– И чем, дорогой Флекштейн, вы предполагаете заняться?
– Я решил посвятить себя изучению психоанализа. Думаю, это важный инструмент для вытягивания информации у наших врагов. Ведь мы оба хорошо знаем, рейхсляйтер: пытки не особенно эффективны.
Он хмыкнул, но когда я начал развивать свою мысль, стал слушать с куда большим интересом.
– А что, Флекштейн, в этом что-то есть.
Затем Борман упомянул, что доктор Маттиас Геринг, старший кузен рейхсминистра Германа Геринга, возглавил берлинский Институт психологических исследований и психотерапии.
– Он выгнал всех евреев и теперь развивает чисто арийскую науку. Если вы действительно этим увлечены, я могу позвонить ему и замолвить словечко.
– Большое спасибо, рейхсляйтер.
Он ухмыльнулся.
– Мне будет вас недоставать, Флекштейн. Вы забавный парень – и прекрасный сотрудник. Если мне когда-нибудь потребуется специалист в деликатных делах, я ведь могу на вас рассчитывать?
Я горячо его в этом заверил.
Таким образом, вскоре после кончины великой актрисы Ренаты Мюллер, воодушевленный примером другой исключительной женщины, фрау Лу Саломе, я переехал из Мюнхена в Берлин, где, завершив обучение, стал практиковать «черную магию», как некоторые называют психоанализ…
Глава 20
Доктор Мод улыбается, когда я признаюсь, что провела ночь с Лео Скарпачи.
– Если хотите знать, все было супер-пупер, – с вызовом говорю я.
– Рада слышать. Без секса-то что за жизнь? – И она меняет тему: – На предпоследнем сеансе вы говорили мне, что иногда чувствуете себя потерянной. Это по-прежнему так?
Пожимаю плечами.
– Пропускать через душу и рассудок столько разных персонажей очень тяжело, можно себя утратить. Я играю эскорт-девицу в постановке у Рекса, и подчинение кажется мне чем-то само собой разумеющимся. Затем вижу фото Шанталь с хлыстом, представляю себя на ее месте, – и меня тянет к доминированию.
– Наш рассудок – это всегда сцена, где мы отыгрываем собственные скрытые конфликты. Полагаю, у вас та же проблема, что и у многих исполнителей: трудно отделить роли, которые ты играешь на сцене, от тех, которые отыгрываются во внутренних драмах разума. Отсюда все вопросы, которые вы себе о себе задаете.
– Вообще-то я задаю их вам.
– Нет, Тесс, ответить на них можете только вы сами. Каждый человек растет и меняется. Вспомните Лу Саломе. Сколько ролей у нее было? Муза-вдохновительница, писатель, психоаналитик. А вы – актриса. Часто и быстро трансформируетесь – порой чрезмерно быстро. Но у вас прочная основа. Проигрывая все эти роли – ценителя порока и развращенности, эстета, – вы не обязана показывать миру свое истинное «я». Впрочем, наблюдательный зритель, например, опытный психотерапевт, – тут она улыбается, – или опытный детектив способен увидеть за всеми этими масками тонкую отважную женщину.
