Скарпачи утыкается в содержимое тарелки.
– Если не возражаешь, Тесс, мы заедем к тебе после обеда. Если найдешь визитку, я смогу его найти.
Потом, уже у себя в квартире, Скарпачи показывает мне семейные фотографии. Родители, братья, сестры… Я обращаю внимание на их старомодную чопорность. На снимках нет улыбающихся лиц.
– Вы все такие суровые.
– У нас было мрачное семейство. Похоже, по мне это тоже заметно.
Потом, в постели, я снова говорю ему, что меня привлекла к нему аура печали.
– Черт, а я-то думал, что моя неземная красота. – Он вновь становится серьезным. – Я хочу рассказать тебе свой сон. Мне снилось, что мы с тобой вместе ездили на Сицилию: не в туристическое место, наподобие Таормины, а в маленький городок на холме в глубине острова; примерно из такого городка родом мои предки. Мы остановились в местной гостинице. Не сезон, пусто; мы были там единственными постояльцами. Часами бродили по лесу. Под ногами каменистая почва, а пахнет землей и тимьяном. Владелец гостиницы – охотник, он стрелял дичь, а жена ее готовила. Мы ужинали после заката в пустой столовой, запивая еду местным темным вином, а по ночам любили друг друга в свете лунных лучей, проникающих сквозь окно. Совершенная идиллия. Не знаю, почему мне это приснилось. Наверное, я влюбился в тебя, Тесс.
Утром, когда я прохожу по вестибюлю, от стойки консьержа меня окликает Кларенс.
– Тут у дома ошивается парень. Я заметил его, когда выходил. Возможно, он следит за вами, Тесс. – Кларенс описывает высокого белого мужчину в зеленой куртке с капюшоном. – Он прячет лицо.
– Джейк, бездомный с Четырнадцатой улицы, говорил что-то насчет «остерегайся человека в зеленом».
– Вот видишь. Ты посматривай. Здесь иногда крутятся странные персонажи.
Он прав, ведь неподалеку – аптека для наркоманов. Но что если за мной и вправду следит некто в зеленом?
Я заранее накручиваю себя, карабкаясь по лестнице вверх. Джерри наверняка опоздает и будет держаться в своей обычной пассивно-агрессивной манере, которую – надо не забыть! – я больше не обязана терпеть.
Однако он уже на месте: сидит у окна, выходящего на Шаттак-авеню.
При моем приближении Джерри встает, а когда я сажусь, не подставив щеку для поцелуя, хмурится.
Плохое начало, думаю я. Мы изучаем меню, делаем заказ и молча смотрим друг на друга.
Я первая нарушаю молчание:
– Ты перестал презирать саму идею «обеда с бывшей»? Можно ведь было просто выпить кофе.
Он приподымает бровь.
– Обед удобен, потому что задает настроение. И иногда, если все идет хорошо, «обед с бывшей» может перейти в «перепихнуться с бывшей».
– А если плохо, то кто-то может швырнуть салфетку и уйти. – Я смотрю ему в глаза. – Хочу помочь тебе сориентироваться, Джерри. Мне неинтересно твое самоуничижение. Извинения приняты. Что не означает, что я забуду.
– Спасибо за ясность, Тесс. – Он откашливается. – Я уже говорил, до какой степени мне понравился «Монолог». Весь зал затаил дыхание.
– Спасибо. А с чего это ты первым начал аплодировать?
– Я был под впечатлением. А еще боялся, что кто-нибудь из тех придурков начнет шикать.
– И пусть бы. Тоже форма признания.
– Я подумал, ты заслуживаешь большего.
Приносят заказ, и мы склоняемся над тарелками. Джерри спрашивает, над чем я работаю сейчас. Пока я описываю ему замысел, улыбается.
– Что смешного, Джерри?
– Значит, я принес тебе кое-что полезное. – Он достает из пиджака конверт и передает мне через стол. – Я все-таки перевел те письма.
Открываю конверт. К каждому письму Евы прикреплен листок с переводом.
– Здорово, спасибо. Но ты же говорил, что у тебя нет времени?
– Для тебя это важно – в противном случае ты бы не стала просить меня о помощи. Считай это жестом доброй воли.
– Еще раз спасибо.
Наши взгляды встречаются.
– Вчера вечером в зрительном зале я заметил нескольких твоих друзей, Рекса и прочих. Но кое-кого я никогда прежде не видел. Пожилая женщина в неряшливом балахоне – это знаменитая доктор Мод? – Я киваю. – Я видел, что она рассматривает меня; вероятно, гадает, такое ли я чудовище, как ты ей описала? – Я смеюсь. – А еще там были два парня, одетые… ну, как бы это помягче… – Он морщит нос. – На одном была такая… шапочка.
– Не будь снобом, Джерри. Это Джош, он художник.
– И второй, такой сосредоточенный, с напряженным взглядом. Ел тебя глазами.
– Это коп.
– Даже не буду спрашивать, кто-то из них твой парень…
– А спросил бы, я бы ответила, что это не твое дело. И да, твоя личная жизнь меня тоже не касается.
Мы доедаем десерт. Джерри пристально смотрит на меня.
– Сначала все было просто прекрасно, да? И секс, и остальное. А потом все пошло не так.
У него на глазах слезы?
– Так бывает, Джерри. Чувства угасли. Энтропия отношений.
– Энтропия? Ну, в некотором смысле это о моей жизни, – говорит он и протягивает официанту кредитную карточку.
Переписка Графини Евы и Шанталь куда более эмоциональна, чем я представляла. У обеих в письмах ощущается страсть, тоска по совместному прошлому. Письма пронизаны воспоминаниями о том, как они вместе бродили по Вене, прослеживая ежедневные маршруты давно умерших людей, которые обозначены буквами Л., Ф. и Г. Зная круг интересов Шанталь, я не сомневаюсь, что это Лу, Фрейд и Гитлер.
Я достаю карту, которую нашла в путеводителе Бедекера. Расправляю ее. Те же три буквы; разноцветными чернилами помечены дома и улицы Вены. Очевидно, что это места, где когда-то жили эти трое, где они работали. Получается, Ева и Шанталь проводили свободное время, разыскивая точки их пересечения?
В письмах есть упоминания о занятиях любовью. Ева признается, что тоскует по телу Шанталь, по ее теплым объятиям.
Есть несколько упоминаний клиентов: кое-кто, как пишет Ева, до сих пор спрашивает о Шанталь.
«Помнишь того старого наци из Берлина, который любил скрести кухонный пол, чтобы ублажить свою еврейскую госпожу? Как мы заставили его думать, что он попал в западню Моссад? А тот парень, который наглаживал кушетку, которую я использовала на сеансах психоанализа?»
Ева, словно желая всколыхнуть в Шанталь ностальгию, описывает Вену и смену времен года: желтые осенние листья, опадающие на дорожки парка Пратер; распускающиеся бутоны на аллеях Фольксгартена… Вспоминает удовольствие, с которым они разыгрывали знаменитую сцену из фильма «Третий человек».
«В кабинке колеса обозрения мы были с тобой вдвоем. Колесо поднималось, а мы вели диалог, ты в роли Холли Мартинса, я – в роли Гарри Лайма, и хихикали. И ты сказала мне, что я прекрасно изобразила Орсона Уэллса, а я – что у тебя вышел замечательный Джозеф Коттен!»
