Протянув руку, Патриарх тронул Лжеца за плечо:
— Расскажи-ка мне что-нибудь из твоих выдумок.
— Я рассказал уже все, что знаю.
— Ты хочешь сказать: все, что можешь придумать, — поправил Мудрейший. — Ведь выдумки знать невозможно.
Взглянув на него, Лжец открыл было рот, готовясь ему возразить. Потом сразу осекся.
— Понимай так, как хочешь.
— Хочу выдумок, — требовал Патриарх. — Хочу множество, множество выдумок!
— Боюсь, у меня это плохо получится.
— Расскажи мне о белых людях.
— Ты знаешь о них уже все.
— Неважно, рассказывай, — приказал Бог, легонько ущипнув его за ухо. — Расскажи мне, какая у них кожа!
— Она напоминает ободранную луковицу, — начал Лжец, покоряясь. — Только не так блестит. Все тело у них покрыто такой кожей…
— …каждый кусочек тела…
— Белые люди не моются…
— Потому что иначе бы смыли всю краску! — выкрикнул Патриарх и громко расхохотался. Гости смеялись тоже. Дама, которую вытошнило, свалилась со стула и истерически вскрикивала.
— И от них дурно пахнет, — продолжал Лжец. — Я говорил тебе как. Их река окружает со всех сторон землю, вздымается глыбами, а на вкус солона. Если попьешь из нее, потеряешь рассудок, упадешь замертво.
Патриарх снова расхохотался, но потом сразу смолк.
— Не понимаю, почему я упал, — сказал он. — Это было так странно. Вот только что я бежал, а потом — ноги вдруг отказали.
Лжец вскочил:
— Тебе помешали. Я это видел. А кроме того, до начала ты выпил чересчур много пива. В другой раз…
— Неправда. Ты не был пьян, Патриарх, — по-прежнему улыбаясь, сказал Мудрейший. — У тебя просто кончились силы.
Бог снова ущипнул Лжеца за ухо.
— Расскажи мне, — он неожиданно рассмеялся, — расскажи, как вода становится твердой.
— Ты уже слышал об этом.
Бог в раздражении стукнул рукой по ложу.
— А я хочу слушать опять! — крикнул он. — А потом снова: опять и опять!
Шум голосов ослабел и затих. Кто-то раздвинул занавесь в конце зала. В просвете между двумя половинками виден был кокон из белой ткани, стоящий на крошечных ножках. Мелко переступая, кокон добрался до центра зала, остановился. Барабан начал бить приглушенно и мягко.
— …И в самом деле затвердевает как камень, — говорил Лжец. — Зимой скалы у водопада покрыты ею; кажется, будто водоросли свисают с камней. Но все это — вода.
— Продолжай! — выкрикнул Патриарх возбужденно. — Расскажи мне, какая она холодная, белая, чистая. И неподвижная. Неподвижность — это особенно важно.
Откуда-то возникла маленькая негритянка. Держа за кончик край наружной ткани кокона, она начала постепенно тянуть ее на себя, в то время как ножки внизу крутились. Лжец продолжал разговаривать с Богом, но глаза его норовили смотреть в центр зала.
— Болота стоят черно-белые, твердые. Тростник будто сделан из кости. И холодно…
— Ну! Продолжай же…
— Этот холод совсем не похож на прохладу, которую дает вечер или приносит с реки ветерок; не похож и на то, что ты чувствуешь, прикасаясь к неровной поверхности кувшина, в котором хранят воду. Нет, он пронизывает насквозь. Пытаясь избавиться от него, человек начинает приплясывать, но холод сковывает движения, и наконец человек замирает.
— Слышал, Мудрейший?
— А если кто-нибудь ляжет в белую пыль, которая на самом деле вода, то больше уже не встанет. Он каменеет, он превращается в статую…
— Мгновение превращается в вечность! Никто не меняется! — радостно выкрикнул Патриарх и обнял Лжеца за плечи: — Мой дорогой! Мой бесценный!
Кожа вокруг губ Лжеца сделалась мертвенно-бледной.
— Не надо так говорить, Патриарх! Ты слишком добр, ты делаешь мне комплименты. А я всего лишь ничтожество!
Покашливание Мудрейшего прервало их диалог. Обернувшись, Бог и Лжец встретились с взглядом, указывавшим, куда нужно смотреть. Покрывало как раз соскользнуло с похожей на кокон фигуры. По спине заструился водопад длинных блестящих волос. Лицо было повернуто прочь, но головка вдруг ожила, коротко, резко кивая в такт музыке вправо и влево. Плащ волос колебался; ножки, крутясь на месте, неутомимо работали.
— Да ведь это Прелестная-Как-Цветок! — вскричал Патриарх.
Мудрейший кивнул, улыбаясь:
— Да, это очарование — твоя дочь.
Патриарх поднял приветственно руку. Она улыбнулась через плечо, продолжая вращение, точно следуя музыке. Соскользнуло еще одно покрывало, струившиеся водопадом волосы перелетали от бедра к бедру и женственно касались кожи. Улыбка и взмах руки Бога сразу же изменили все настроение за столами. На лицах отобразились любовь и нежность, со всех сторон слышались вздохи томления и восклицания, выражавшие радость от того, что Прелестная-Как-Цветок здесь, со всеми. Тростниковая дудка и арфа подчеркивали дробь барабана.
— А она выросла, — проговорил Патриарх. — Трудно даже поверить, как она выросла!
С усилием отведя взгляд от Прелестной, Лжец облизнул пересохшие губы. Придвинувшись к Патриарху, он чуть ли не подтолкнул его локтем:
— Что скажешь? Это поинтереснее твердой воды?
Но взгляд Бога был устремлен не на дочь, а куда-то гораздо дальше.
— Расскажи мне еще что-нибудь.
Лжец нахмурился, попытался что-то придумать, наконец принял решение. На костистом и худощавом лице заиграла улыбка сатира.
— О тамошних обычаях?
— О каких?
— О женщинах, — выдохнул Лжец едва слышно.
Весь выгнувшись, он почти прильнул к Патриарху. Зашептал, прикрыв рот ладонью. Бог, улыбаясь, внимательно слушал. Две головы сближались все больше и больше. Сделав знак, Бог протянул снова руку, взял пиво, принялся жадно пить. Лжец весь дрожал, слова, приглушаемые ладонью, перемежались с визгливым смехом.
— …А иногда женщины совершенно чужие, иногда они видят их в этот момент в первый раз!
Патриарх фыркнул, окатив Лжеца пивом:
— Ты мастер рассказывать самое грязное…
Мудрейший снова значительно кашлянул. Ритм музыки изменился. Гнусавость дудки усилилась, и звук сделался заунывным. Казалось, тростник почувствовал вдруг томительное желание, но не знал, чем его утолить. Прелестная-Как-Цветок изменилась тоже. Движения убыстрились; от пояса, выше, нагота тела просвечивала сквозь ткань. Когда она начинала свой танец, тело в нем не участвовало: двигались только ноги. А теперь ноги и голова были единственным, что оставалось неподвижным. Танцовщица больше не улыбалась. С помощью гаммы легких прикосновений, сосредоточенно и скрупулезно, она ощупывала, как бы изучая, то одну грудь, то другую. В какой-то миг замирала — лицо закрыто высоко поднятым локтем, — вывернутой открытой кистью дотягивалась до левой груди, которую снизу подчеркивала, круглясь, вторая ладонь, и обе ладони вместе не только обрисовывали, но как бы и предлагали ее. А она, подчиняясь умелым вращениям плеча, пульсировала и дрожала — теплая, тяжелая, благоуханная, упругая. Потом секунда — и мягким, бескостным движением Прелестная-Как-Цветок превращалась в свое зеркальное отражение, и весь комплекс фигур повторялся, но строился вокруг правой груди. И наконец-то настало мгновение — тяжелый воздух наполнен был ароматом, который разбрызгивали без устали соски-близнецы, — когда тростник начал осознавать, чего же он хочет. Носовой звук превратился в сверхчеловеческий стон. Этот стон подхватили за всеми столами; не чаши, а поцелуи, любовные ласки теперь занимали пирующих. Не в силах больше беседовать с Патриархом, Лжец медленно повернул голову. Рот его пересох, как от жажды.
