Другая особенность человеческой благотворительности – то, что жертвователям обычно вручают разного рода знаки признательности, которые можно демонстрировать публично. В США спонсоры некоммерческой Общественной службы телевизионного вещания (PBS) получают фирменные сумки, зонты и футболки с символикой организации. Благотворительные фонды Британии предлагают жертвователям красные бумажные маки для петлиц, красные пластмассовые клоунские носы и футболки томатного цвета. Центры сбора крови дарят донорам значки с надписями вроде “Я сегодня сдал кровь”. По сути, нося такой значок, вы заявляете: “Я альтруист, у меня нет анемии и ВИЧ”. Главные спонсоры строительства университетов и больниц обычно ожидают, что здания будут названы в их честь. Конечно, существует и феномен анонимного донора, но не стоит понимать это буквально. Одна лондонская светская львица однажды намекнула мне, что знает многих анонимных доноров. Они хорошо известны в своих кругах – сообществе людей, чье мнение имеет значение, – даже если их имена не мелькают постоянно на страницах газет. Я подозреваю, что редкий миллионер станет скрывать свою благотворительную активность от жены или любовницы.
И последняя странность – люди обычно избегают жертвовать благотворительным организациям, о которых раньше никто не слышал, какими бы достойными в действительности они ни были. Возникает эффект, близкий к “победитель получает всё”: бо́льшая часть пожертвований уходит известным, крупным организациям, которые от этого все больше разрастаются. Фонды вынуждены тратить внушительную долю дохода на фандрайзинг. Может показаться, что фандрайзинг в основном заключается в настойчивых просьбах дать денег, но чаще это превращается в создание бренда, которое требует больших вложений, и наем рекламных фирм для продвижения благотворительности теми же методами, что и любой элитный товар на рынке. Фандрайзеры знают, что при учреждении новой благотворительной организации очень важно сразу привлечь нескольких крупных спонсоров, после чего их соперники почувствуют себя обязанными превзойти их в размере вложений. Цель организации – спровоцировать гонку вооружений в области пожертвований среди местных миллионеров. С точки зрения эффективности передачи ресурсов от обеспеченных к нуждающимся такие гонки вооружений – нонсенс. В развитом мире они приводят к избыточному финансированию борьбы с несколькими самыми известными болезнями и игнорированию более перспективных программ: например, бурения скважин для добычи чистой воды, борьбы с малярией, кампаний в поддержку грудного вскармливания, обеспечения начального образования и капитала для женского малого бизнеса. Если бы склонность к благотворительности действительно была следствием альтруистического инстинкта решать чужие проблемы, люди тратили бы больше времени на выяснение того, какие направления благотворительности наиболее рентабельны, какие из них с наибольшей вероятностью принесут немедленную измеримую пользу. Распределение финансов было бы более широким и равномерным, а это позволило бы предотвращать больше бедствий по всему миру. Но вместо этого большинство спонсоров даже к выбору фильма для вечернего просмотра относится серьезнее, чем к выбору благотворительной организации. Это приводит к циклам моды на благотворительность и избыточному финансированию областей, модных в этом “сезоне”.
Чем объясняются эти специфические черты человеческой благотворительности? Их нельзя отнести к следствиям непотизма или реципрокного альтруизма. На результат социализации, направленной на формирование чистого альтруизма, они тоже не похожи. Вместо этого они часто выглядят просто как еще одна разновидность затратной эффектной демонстрации. Если главный смысл благотворительности в тратах, а не в реальной пользе для других, тогда становится понятно, почему люди мало заботятся об эффективности вложений и предпочитают жертвовать время вместо денег. Если занятия благотворительностью – это сигналы о приспособленности, требующие рекламы, тогда ясно, почему спонсоры в подтверждение их великодушия награждаются маленькими значками и почему благотворительные организации тратят так много собранных средств на разработку фирменного стиля. Если пожертвования – это сигнал, который, подобно любому сигналу, должен быть узнаваемым и запоминающимся, тогда понятно, почему люди вместо малоизвестных, но действительно достойных благотворительных программ спонсируют самые популярные, хотя они и так финансируются в избытке. Если рассматривать пожертвования как брачные демонстрации, то не кажутся странными и циклы моды на благотворительность, которые ярче всего проявляются в группе молодых одиноких спонсоров. Для большинства из нас благотворительность – это косметика.
Это не значит, что люди, занимаясь благотворительностью, стремятся получить больше секса. Нет, они просто пытаются быть великодушными. Это и есть их мотивация. Вопрос в том, почему такая мотивация появилась. Так случилось, что инстинкт истинного великодушия выполняет демонстративную функцию, а его проявления подвержены веяниям моды – то есть он просто-напросто обладает свойствами, типичными и для других продуктов полового отбора.
Понимание происхождения благотворительности – что исходно она развивалась как брачная демонстрация – никак не должно умалять ее социальный статус. Как утверждал Роберт Франк в своей книге “Лихорадка роскоши” (Luxury Fever), мы должны были приобрести инстинкт показного потребления как средство повышения статуса; но как рациональные существа, наделенные моралью, вместо демонстративного потребления мы можем выбирать демонстративную благотворительность. Каждые 100 долларов, которые мы тратим на роскошь, могли бы спасти жизнь больному ребенку в одной из развивающихся стран, если бы мы пожертвовали эти деньги соответствующей организации. Десять тысяч долларов, которые отделяют спортивно-утилитарный автомобиль от обыкновенного, могут стоить Индии 100 погибших детей. Можно притвориться, что это не так, но мертвых наши самооправдания не устроят. Быть может, если живо представить, как сотня голодных призраков преследует каждый автомобиль класса люкс, убегающее потребительство потеряет часть своей сексуальной привлекательности. Бирки элитных дизайнеров на одежде говорят лишь о благосостоянии, а значки спонсора – и о благосостоянии, и о доброте. Очевидно, что рекламировать себя гораздо проще производителям автомобилей, чем нуждающимся детям. Поэтому наши инстинкты демонстрирования больше направлены на потребительство, чем на благотворительность.
Почему мужчины дают больше чаевых, чем женщины
Официантки знают о человеческом великодушии больше, чем многие философы-моралисты. Их доход зависит от чаевых. С точки зрения экономиста, чаевые в ресторанах – классический пример “иррациональной” человеческой доброты: это добровольные пожертвования посторонним, которые вряд ли вернут деньги. По стандартной дарвиновской модели, все мы должны давать чаевые неохотно и скупясь. Однако наблюдаем мы совсем другое. Многие официантки говорят, что мужские компании гораздо щедрее женских, но больше всего чаевых оставляют мужчины, расплачиваясь за ужин в рамках свидания с девушкой. Это вполне соответствует идее, что половой отбор поддерживает демонстрации великодушия. Можно возразить, что мужчины оставляют больше чаевых, потому что у них больше денег. Но это наивный с экономической точки зрения аргумент, поскольку эгоистичные мужчины могли бы поесть в чуть более престижном ресторане или заказать вино подороже и оставить меньше чаевых. Этот аргумент несостоятелен еще и в эволюционном плане, потому что порождает интересный вопрос: а почему мужчины стремятся больше зарабатывать?
