Пришедшие на смену Тьюрингу философы искусственного интеллекта сочли половой аспект “игры в имитацию” лишним отвлекающим фактором и исключили его из современных версий теста Тьюринга. Но изначальный его вариант деликатно указывал на особую сложность демонстрации интеллекта во время ухаживаний. Даже очень простые программы 1970-х – наподобие “Элизы” – могут заставить людей поверить, что они общаются с настоящим психотерапевтом, однако, насколько мне известно, в “Элизу” никто не влюбился. Более “сексуализированная” игра Тьюринга воплощала важнейшую идею: один из самых эффективных способов демонстрации человеческого разума – это словесные ухаживания, и любая машина, способная к словесным ухаживаниям, может рассматриваться как по-настоящему разумная.
Идея, что язык развился для словесных ухаживаний, решает проблему альтруизма: у умения хорошо говорить появляется репродуктивная компенсация. Как только начали развиваться зачатки языка (не так важно, по какой причине), наши предки, заинтересованные в размножении, вероятно, начали использовать свои наследуемые языковые способности в ухаживаниях. Язык мог стать сложнее в результате совместного действия убегающего полового отбора, эффектов индикаторов приспособленности и психологических смещений в пользу четко выраженных мыслей.
Языковые демонстрации и социальный статус
Эта теория словесных ухаживаний отлично согласуется с некоторыми идеями трех других теоретиков эволюции языка – Роббинса Бёрлинга, Джона Локка и Жан-Луи Дессаля. Они не настолько известны, как Ноам Хомский или Стивен Пинкер, зато разделяют мое убеждение в том, что хорошая теория развития языка должна объяснять, какую скрытую пользу извлекают эгоистичные гены из альтруистичного на вид акта говорения. В очень ценной статье 1986 года антрополог Роббинс Бёрлинг привел аргументы, сходные с моими. Излишнюю вычурность синтаксиса и раздутый лексикон обычных языков он противопоставил достаточности простых пиджинов для торговли, охоты и изготовления орудий, причем рассмотрел все это в ключе проблемы видимой альтруистичности языка. Он предположил, что сложный человеческий язык развился в результате конкуренции ораторов-мужчин за социальный статус: красноречием они добивались высокого статуса, а он, в свою очередь, давал репродуктивные преимущества. В качестве аргументов Бёрлинг приводил антропологические данные, свидетельствующие в пользу связи между умением красиво говорить, социальным статусом и репродуктивным успехом в племенных обществах. Поскольку эта связь существовала в ходе всей эволюции человека, наш язык мог бы достичь еще более высокого уровня сложности. Как отмечал Бёрлинг, “все, что нужно, чтобы предложенный мной механизм работал, – это чтобы у среднестатистического лидера в среднестатистическом обществе навыки устной речи были немного лучше, а детей было немного больше, чем у других мужчин”. Хотя он придавал лидерству большее значение, чем словесным ухаживаниям, однако признавал: “Чтобы покорить возлюбленного, мы должны использовать свои языковые возможности по максимуму”. Модель эволюции языка в ходе полового отбора, предложенная Бёрлингом, дополняет мои идеи о словесных ухаживаниях и, как мне кажется, заслуживает гораздо больше внимания, чем получила.
Кембриджский лингвист Джон Локк дополнил модель Бёрлинга, касающуюся социального статуса, данными лингвистики, уделяя больше внимания роли “вербального плюмажа” в выборе партнера человеком. Он цитировал исследование, в котором юный афроамериканец из Лос-Анджелеса терпеливо растолковывал лингвисту, каким образом язык дает репродуктивные преимущества: “Твой рэп – это твое… типа твоя индивидуальность. Вроде как ты сражаешь чувака своим стилем, если читаешь лучше, чем он. Опускаешь его. Показываешь, что круче владеешь речью. Или можно читать рэп девушке, это способ впечатлить ее, захватить ее внимание – ну, понимаешь – склеить”. В нескольких емких фразах этот подросток намекнул на оба классических процесса полового отбора: борьбу мужчин за статус и выбор, совершаемый женщинами на основе мужских демонстраций.
Развивая свои идеи в том же ключе, исследователь языка Жан-Луи Дессаль отмечал, что слушатели наделяют более высоким социальным статусом тех говорящих, которые в ходе беседы делают уместные, интересные замечания. Язык мог развиться под действием социального отбора, поддерживающего такую “уместность”. Вот почему люди, общаясь в компаниях, соревнуются за возможность делиться хорошими идеями и догадками. В то время как Бёрлинг и Локк фокусировались на зрелищных публичных демонстрациях ораторского искусства, Дессаль сосредоточился на борьбе за право выражать интересные мысли в обычных разговорах небольших групп людей.
Бёрлинг, Локк и Дессаль выявили важные факторы давления отбора, которые не учитывались в предыдущих теориях эволюции языка. Они показали, как скрытая польза языка для статуса и размножения могла быть движущей силой его эволюции. В рамках их теорий сексуальная привлекательность зависит от социального статуса, который, в свою очередь, зависит от навыков устной речи, демонстрируемых в больших и маленьких группах. По моей же теории словесных ухаживаний, выбор партнера благоприятствовал развитию устной речи напрямую – поддерживая демонстрации ораторского мастерства в беседах один на один. Вероятно, половой отбор действовал на человеческий язык двумя способами: и напрямую, с помощью механизма выбора партнера, и опосредованно, через социальный статус. Здесь я так много рассуждаю о словесных ухаживаниях лишь потому, что до сих пор им уделяли меньше всего внимания.
Миллион слов ухаживаний
Словесные ухаживания можно оценивать количественно. Зачатие ребенка – это эволюционное свидетельство успешности ухаживаний. Если пара не предохраняется, для наступления беременности обычно требуется около трех месяцев регулярного секса. Если допустить, что на ранних этапах межполовых отношений пара беседует в среднем два часа в день, произнося по три слова в секунду, то каждый из партнеров до момента зачатия произносит миллион слов. Этого хватило бы на шесть книг вроде этой. В современном обществе удивительно не то, что у партнеров однажды кончаются слова друг для друга, а то, что этого не происходит гораздо раньше.
В период от первого приветствия до миллионного слова многое может пойти не так. Партнеры сталкиваются характерами. Споры остаются неразрешенными. Всплывают несовместимости. Шутки кажутся плоскими. Нарастает скука. Оба партнера должны преодолеть порог в миллион слов, чтобы внести свой вклад в следующее поколение. На заре развития языка этот порог мог ограничиваться тысячей слов или даже десятком. Однако на каждом этапе оба партнера пытались, используя все доступные им возможности языка, получить как можно больше информации. Чем больше они говорили, тем полнее они демонстрировали свой разум. Чем больше сведений давали словесные ухаживания, тем мощнее мог быть половой отбор.
Эту теорию эволюции языка – теорию ухаживаний – высмеивали как “теорию заигрываний”. Без сомнения, ее можно изложить в более фривольных выражениях. Например, рассказать, как проворные языки партнеров играют с мощными потоками горячего воздуха, о синкопированном дыхании любовников, щекочущем самые чувствительные поверхности человеческого тела – барабанные перепонки, – и о разговоре как слиянии разумов, кружащихся в танго бурной когнитивной прелюдии. Однако нет никаких причин представлять половой отбор в таких сальностях. Словесные ухаживания человека – это наименее поверхностная форма ухаживаний из когда-либо порожденных эволюцией. Миллион слов дают панорамный вид индивидуальности человека, они несут информацию о его прошлом, планах, надеждах, страхах и идеалах. Было бы большой ошибкой выставлять словесные ухаживания похожими на второсортную эротику или фокусироваться на смехотворных заигрываниях, витающих в воздухе баров знакомств. Словесные ухаживания продолжаются месяцами после первой встречи и становятся основой человеческой близости и любви.
