Наши предки не могли похвастаться полетами вокруг Земли, как, впрочем, и большинство из нас. Наша жизнь в целом более спокойная и оседлая по сравнению с их жизнью. Поэтому наши биографии, вероятно, не столь драматичны и несут меньше информации о наших способностях справляться с трудностями. К моменту достижения половой зрелости наши предки почти наверняка уже не раз сталкивались с опасными дикими животными и физическим насилием, а также могли рассказать кучу историй о путешествиях в самые разные места, где их могли ждать встречи с представителями враждебных племен. К среднему возрасту они уже успевали повидать ранения и смерть, потерять множество родственников, пережить голод и болезни. Выжившие мужчины к этому возрасту успевали убить несколько опасных зверей, а бывало, что и людей. Оставшиеся в живых женщины имели за плечами историю выкидышей, трудных родов, смерти собственных детей, сексуальных домогательств и, вероятно, изнасилований. Нашим предкам было что поведать о себе.
Когда биография стала важной частью словесных ухаживаний, наши предки начали оценивать предшествующий опыт друг друга, а не только сиюминутные поступки и внешность. Язык сделал автобиографию частью расширенного фенотипа, участвующего в ухаживаниях. Как и телесные украшения, наше прошлое стало частью брачных демонстраций. Поскольку мы тянули его за собой в каждые новые отношения, половой отбор мог начать поддерживать любую умственную способность, помогающую делать прошлое привлекательным. Звучит как парадокс путешествия во времени, но это кое-что другое: половой отбор мог благоприятствовать генам, обеспечивающим хорошую автобиографическую память, склонность к рискованным приключениям или сравнительно умеренную половую жизнь без частых измен. В соответствии с принципом гандикапа половой отбор мог благоволить даже мазохистскому наслаждению трудностями и лишениями, поскольку способность переживать трудности указывает на приспособленность индивида. Даже в кровавой бойне высокотехнологичной войны или собеседования на академическую должность в голову нет-нет да и влезет мысль: “Вот это будет история!” С помощью памяти и языка мы можем трансформировать чистый ущерб для приспособленности в прошлом (например, ранения или отвержение обществом) в надежные индикаторы приспособленности в настоящем (историю о нашей способности вылечиться без потери работоспособности или преодолеть депрессию).
Вдумчивая красноречивая обезьяна ищет пару
Половой отбор в пользу способности к словесным ухаживаниям мог перестроить наш разум и в иных отношениях, поддерживая способность явно выражать широкую гамму наших умственных процессов. До возникновения языка у животных было немного причин анализировать свои мысли и чувства. Если интроспекция
[78] не ведет к адаптивному поведению, эволюция не будет ей благоприятствовать. Как бы то ни было, когда позиции словесных ухаживаний укрепились, половой отбор, скорее всего, начал поддерживать способность к осмыслению широкого спектра ощущений и мыслей, направляющих наше поведение, как и способность рассказывать об этом ментальном опыте.
Влюбленные иногда говорят: “Мои чувства к тебе невозможно выразить словами”. Но этой фразе, предназначенной для привлечения внимания, обычно предшествуют часы пылких речей или занятий сексом. Люди, способные четко выражать свои мысли, всегда могут выразить словами любое свое осознанное переживание. Поскольку половой отбор способствовал словесному самораскрытию, он мог благоприятствовать и расширению сознательного опыта. Результат – непринужденность и быстрота, с которыми мы можем перевести воспринимаемые качества объектов в осознаваемые качества, а затем в высказанные наблюдения. Когда, гуляя со своей второй половинкой по ботаническим садам Кью
[79], мы замечаем розу, то можем описать ее цвет и аромат и, вероятно, даже прошептать подходящую цитату из шекспировского сонета № 15, сообщающую:
А время на тебя идет войною
И день твой ясный гонит в темноту.
Но пусть мой стих, как острый нож садовый,
Твой век возобновит прививкой новой
[80].
Язык, этот широкополосный канал передачи информации от ее восприятия к сознанию и памяти и далее к членораздельному общению, кажется, есть только у людей. Лишь после того как половой отбор стал благоприятствовать выражению нашего субъективного опыта (с появлением психического информационного центра под названием “сознание”), возникли наши удивительно широкие возможности интроспекции: кажется, что у нашего сознания сейчас есть мгновенный доступ к огромному разнообразию впечатлений, идей и чувств. Это может объяснять, почему философские труды о сознании так часто напоминают любовную лирику: философы, размышляющие на тему разума, как снедаемые любовью подростки, мысленно препарируют красный цвет розы, эмоциональный напор музыки, мягкое тепло кожи и экзистенциальное одиночество личности. Философы недоумевают, почему вообще существуют подобные формы субъективного опыта: ведь они вроде бы не имеют никакого отношения к перспективам выживания человека. В то же самое время томящиеся от любви подростки прекрасно знают, что их романтический успех частично зависит от того, насколько убедительно они продемонстрируют свою эстетическую чувствительность своему же сознанию.
Эволюционное давление, заставляющее нас сообщать о своем мысленном опыте, могло повлиять даже на то, как мы воспринимаем и классифицируем различные объекты. Психолог Дженнифер Фрейд высказала предположение, что некоторые наши когнитивные процессы подстроились под требования их вербального выражения. К примеру, некоторые объективно непрерывные процессы мы можем воспринимать как дискретные только потому, что словесные ярлыки проще навешивать на отдельные категории, чем на точки в неопределенном континууме. Применительно к вербальным ухаживаниям идея Фрейд о важности простоты передачи информации в направлении ее словесного выражения означает, что умственные процессы человека под действием полового отбора приспосабливались к обеспечению романтически привлекательного языка, а не только поведения, повышающего вероятность выживания.
Сплетни: социальная информация, развлечение или индикатор?
Помимо себя мы чаще всего говорим о других людях, так что язык – это по большей части сплетни. Специалист по эволюционной психологии Робин Данбар предположил, что сплетни помогали нашим предкам анализировать больше социальных связей, чем они могли наблюдать и заводить непосредственно. Разговор оказался более действенным средством поддержания дружбы, чем взаимный груминг. Если рассматривать сплетни как “социальный груминг”, становится ясно, почему в них так часто встречаются демонстрации симпатии. Идея, что сплетни помогают справляться с множеством социальных взаимодействий, объясняет, почему подобные разговоры иногда звучат как весьма методичная ревизия состояния каждой социальной связи, о которой известно обоим собеседникам.
