Тем не менее у сплетен есть и другие функции, которые проще было бы описать как демонстрации статуса или даже брачные демонстрации. Жан-Луи Дессаль показал: чтобы высказывания привлекали внимание слушателей, они должны быть для них актуальны. Если состав языка был сформирован психологическими смещениями наших предков, какая тема казалась бы наиболее близкой высокосоциальным приматам? Конечно, взаимоотношения между индивидами. Если наши предки уже проводили бо́льшую часть сознательной жизни в мыслях друг о друге, озабоченные своими взаимоотношениями с другими членами сообщества, у них уже были психологические смещения, располагающие к беседам именно о социуме. Сплетни должны были утолять жажду социальной информации. Если бы мы произошли от одиночных пауков, то и наш язык, и наш паучий разум кишел бы сетями и мухами. Информация о взаимоотношениях, которая передается с помощью речи, может и не иметь прямой социальной функции: возможно, это просто оптимальный способ возбуждать разум, уже ориентированный на такую информацию как на социально и сексуально привлекательную форму развлечения. Способные развлекать лучше остальных получали выгоду за счет того, что притягивали лучших друзей и партнеров. Возможно, сплетни эксплуатируют одержимость человеческого разума социальными темами – так же, как мыльные оперы и романтические фильмы.
Впрочем, за сплетнями может скрываться нечто большее, чем пассивная привлекательность мыльных опер с выдуманными персонажами. Помимо психологических смещений, половой отбор объясняет и теория индикаторов. Как и в случае остальных брачных демонстраций, можно задать вопрос, какую информацию слухи выдают о тех, кто их пересказывает. Чтобы имело смысл их слушать, они должны быть свежими, но достоверными и интересными, а это обычно означает, что они должны содержать новую проверяемую информацию об общих знакомых. Мы не слишком интересуемся старыми данными о давних друзьях или новой информацией о совершенно незнакомых людях. Не так-то просто постоянно рассказывать нечто новое и достоверное про общих знакомых. Поскольку именно они выступают предметом сплетен, при прочих равных слушатель, скорее всего, столь же осведомлен о последних событиях, как и сам сплетник. Если последний систематически бывает в курсе новостей, не известных слушателю, он, вероятно, имеет либо привилегированный доступ к секретной информации, либо более обширную сеть социальных контактов, либо более развитую социальную память, либо друзей с привилегированным доступом к общественной информации. Это означает, что у сплетника должны быть высокими и социальный статус, и социальный интеллект. Таким образом, сплетни могут служить надежным индикатором положения в обществе и навыков жизни в нем. Практика передачи слухов могла развиться как средство демонстрации статуса, поддерживаемое половым и другими формами социального отбора.
Данбар проверил свою теорию сплетен и изложил результаты проверки в статье, опубликованной в 1997 году. Он анализировал содержание обычных разговоров взрослых жителей Великобритании. Результаты исследования Данбара поддерживают скорее смесь из его теории “сплетни как социальный груминг” и моей теории “сплетни как форма ухаживаний”. Анализ вербального общения британцев показал, что социальные темы вроде межличностных отношений занимали около 55 % времени разговора у мужчин и примерно 67 % – у женщин. Такая высокая доля согласуется с обеими теориями. Из времени, проведенного в обсуждении любых форм социальных взаимодействий, на разговоры о собственных отношениях у мужчин уходило 65 %, а у женщин – всего 42 %. Такое ощущение, что мужчины более мотивированы демонстрировать качество и количество своих знакомств. Кроме того, мужчины более склонны поднимать в разговоре “умные” темы, такие как вопросы культуры, политики или науки, причем особенно в присутствии женщин. Данбар писал:
Можно заметить, что разговоры женщин направлены главным образом на социальное взаимодействие (гарантирующее гладкость функционирования социальной группы), в то время как разговоры мужчин больше связаны с самопрезентацией, которая имеет все признаки брачных демонстраций. Это особенно хорошо заметно на примере двух университетских выборок: вопросы образования и науки либо культуры и политики мужчины начинали горячо обсуждать, только если рядом были женщины.
Для мужчин самовосхваление, кажется, может быть вполне постоянной функцией речи, в то время как у женщин такая функция может проявляться лишь при случае, в основном во время разговора один на один с желанным партнером. Полная теория эволюции языка, вероятно, должна сочетать половой и социальный отборы, интегрируя теории сплетен как ухаживаний и сплетен как груминга.
Суперархиэкстраультрамегаграндиозно
Если существует слово “голубой”, зачем нужно слово “лазурный”? Они же значат практически одно и то же. Сложно представить себе ситуацию, в которой естественный отбор благоприятствовал бы гоминиду, говорившему: “Небо по другую сторону от этой горы было лазурным”, а не тому, кто произносил: “Оно было голубым”. Возможно, поэтические слова вроде “лазурный” были придуманы для каких-то особых ритуалов или религиозных функций. Но зачем нам тогда еще и “кобальтовый”, “сапфирный”, “ультрамариновый”, “небесно-голубой” и “индиго”?
Размер словарного запаса человека в какой-то момент будто бы вышел из-под контроля. Среднестатистический взрослый англоязычный представитель нашего вида знает 60 тысяч слов. Среднестатистический примат знает примерно 5–20 различных кличей. Самый обширный репертуар птичьих песен насчитывает около 1000 “мелодий”, хотя у этих песен и нет четкого символического значения. Эксперименты по изучению языковых способностей человекообразных обезьян показали, что необычайно умных бонобо, таких как Канзи, можно обучить примерно 200 визуальным символам. Ни у одного другого животного репертуар сигналов с конкретными значениями даже не приближается по богатству к словарному запасу человека.
В этой части я рассматриваю размер словарного запаса в качестве примера того, как половой отбор мог направлять эволюцию языка. Если язык эволюционировал хотя бы частично за счет выбора партнеров как украшение или индикатор, он должен быть затратным, избыточным и более вычурным, чем того требует утилитарное общение. Как понять, избыточен ли язык? Словарный запас удобно изучать, поскольку мы можем сосчитать, сколько слов знают люди, однако нам пока не известно, как измерить сложность грамматики или выявить социальные стратегии ведения разговоров. Но что важнее, мы можем посчитать, сколько слов людям нужно знать для утилитарных целей, и таким образом понять, избыточен ли словарный запас человека.
Словарный запас человека пополняется с такой скоростью, что нам пришлось развить специальные адаптации для запоминания значений слов. Чтобы расширить объем своего лексикона до “взрослых” 60 тысяч слов, с 18 месяцев до 18 лет ребенку необходимо учить в среднем от 10 до 20 слов в день. Зачастую запоминать приходится с первого предъявления. К примеру, взрослый показывает на фагот, говоря: “Это фагот”, и ребенок запоминает значение слова навсегда. Человеческие дети впитывают слова как губки. А вот даже самым блистательным из шимпанзе приходится показывать лексиграмму минимум 20–40 раз, пока они не запомнят, что она значит. Экспериментатору приходится как бы повторять: “Фагот, фагот, фагот…” – и так до тех пор, пока слово не потеряет всякий смысл для человека и не обретет его для шимпанзе. У людей значения слов, кажется, хранятся в специально отведенных для этого участках головного мозга, и повреждение этих участков из-за инсульта или травмы заметно сокращает словарный запас.
