Поэтические гандикапы
Плюмаж остроумия Сирано выступал на передний план в его поэзии. Литературоведы иногда восхваляют поэзию как сферу лингвистической свободы, где слова парят изумительными стаями над серой урбанистичностью прагматического общения. С точки зрения полового отбора возможна и иная интерпретация. На мой взгляд, поэзия – это система гандикапов.
Размер, ритм и рифма делают общение красивее, но не проще. Они налагают на говорящего дополнительные ограничения. Ему приходится не просто искать подходящие слова для выражения мысли, а, перефразируя Кольриджа, искать подходящие слова с нужным звучанием в правильном порядке и с четким ритмом. Эти требования делают поэзию более яркой демонстрацией языковых способностей и креативности, чем проза. К примеру, литературовед Джон Констебл отмечал, что размерность стиха – это в каком-то смысле гандикап Захави. Чтобы попасть в размер, строки должны иметь определенное количество слогов. В различных стилях поэзии, в разных языках и культурах это количество сходно и обычно колеблется между 6 и 12. Констебл показал, что даже такие успешные писатели, как Джордж Элиот, с трудом слагали идеально попадавшие в размер стихи. По его данным, в стихах писатели в среднем используют более короткие слова, чем в прозе, поскольку из таких слов проще составить строчки определенного ритма и длины. Рамки стихотворного размера делают словесное самовыражение более затратным, за счет чего оно и становится языковым гандикапом. Только обладатели очень высоких вербальных способностей могут писать выверенные по размеру стихи.
Часто поэзия требует регулярности чередования ударных и безударных слогов. Для этого нужно отбирать слова не только по их значению, но и по постановке ударения. Размер и ритм часто соблюдаются вместе, становясь двойным гандикапом. В пятистопном ямбе, например, в каждой строке должно быть ровно 10 слогов с чередованием ударения через один. Кроме того, во многих языках стихи должны иметь рифму. Слова необходимо подбирать так, чтобы несколько фонем (звуков) в конце некоторых строк совпадало. В среде рэперов ценится умение придумывать оригинальные рифмы, особенно с редкими многосложными словами. Некоторые поэтические формы, такие как хайку, лимерики
[87] и сонеты, имеют ограничение и на общее количество строк (три, пять и четырнадцать соответственно). Наиболее “благородные” стихотворные формы вроде сонета особенно трудны, поскольку в их сложении нужно применять все четыре правила, что создает четверной гандикап, под грузом которого и приходится работать поэту. Некоторые гандикапы стихосложения, такие как размер, ритм и рифма, встречаются в большинстве культур, а это дает право предположить, что человеческий разум выработал ряд языковых адаптаций для обращения с этими гандикапами. Но специфические поэтические формы, конечно, могут быть только продуктом культуры, в которой они возникли.
Хорошая проза повышает статус ее автора. Хорошая поэзия – еще более качественный индикатор языкового интеллекта. Вот почему Сирано был такой впечатляющей фигурой: мы достаточно умны, чтобы понимать его остроты, но при этом осознаем, что сами едва ли смогли бы сочинить что-то подобное. Если бы я написал эту книгу сонетами по шекспировскому стандарту, вы вряд ли продвинулись бы в понимании ментальной эволюции человека, но, вероятно, были бы более высокого мнения о моих вербальных способностях.
В большинстве культур значительную часть поэзии составляет любовная лирика, тесно связанная с ухаживаниями. Стихи часто вплетаются в музыкальную демонстрацию, потому что их кладут на музыку – как в случае народных песен, например. Песни требуют умения попадать в ноты, и это помимо соблюдения размера, ритма, рифмы и нужного числа строк. В современных обществах обычных поэтов редко читают, зато поэты, которые исполняют свои стихи под гитару или в сопровождении других инструментов, продают миллионы альбомов и привлекают тысячи фанаток. Размышляя о том, была ли поэзия фактором сексуальной привлекательности для наших предков, представляйте себе не моего любимого поэта-модерниста Уоллеса Стивенса, скучного страхового юриста из Нью-Хейвена, писавшего стихи по вечерам после работы, а Фрэнка Синатру, Джима Моррисона, Кортни Лав или любого исполнителя собственных песен, популярного во время прочтения вами этой книги.
Наша способность к стихосложению, вероятно, возникла позже способности к созданию прозы. Если бы умение сочинять красивую любовную лирику интенсивно поддерживалось половым отбором прямо с момента появления современного Homo sapiens более 100 тысяч лет назад, она давалась бы нам гораздо легче. Мы бы безупречно говорили рифмованными строфами и не моргнув глазом слагали катрены трохеическим септаметром. Но мы пока не умеем так легко жонглировать поэтическими гандикапами. И правда, многие из нас по-прежнему верят, что “Китс” рифмуется с “Йейтс”. Конечно, если бы эволюция довела каждого человека до уровня Сирано в сочинительстве, тогда половой отбор снова повысил бы планку: например, начал поддерживать только тех, чьи катрены трохеическим септаметром состояли бы из троек аллитерирующих
[88] слов. Конкретный вид и число поэтических гандикапов не имеют значения. Важно лишь то, что они работают как полноценные биологические гандикапы, отделяя способных сочинять по определенным правилам от тех, чьи языковые возможности недостаточны для участия в этих странных словесных играх. В настоящее время такие гандикапы, как размер, ритм и римфа, представляют собой достаточно серьезные препятствия, которые могут преодолеть лишь немногие.
Ясно, что этот анализ поэзии как системы гандикапов, формируемых половым отбором, призван объяснить, почему поэзия возникла, но не претендует на объяснение ее содержания или места в современном человеческом обществе. Хорошая поэзия предлагает волнующее постижение состояний человека, мира природы и быстротечности жизни. Эти психологически привлекательные аспекты поэзии могут сделать ее более эффективной брачной демонстрацией по сравнению со стихами о сексе. (И на самом деле, поскольку ухаживания призваны возбуждать сексуальный интерес у тех, у кого его пока нет, демонстрации с откровенными отсылками к сексу могут быть особенно отталкивающими.) Поскольку человек способен восхищаться очень многими вещами, в словесных ухаживаниях можно описывать свои интересы и вообще почти что угодно в мире. Такая дарвинистская оценка поэзии не лишает ее собственного значения – напротив, она показывает, почему в стихосложении мы вольны охватывать весь человеческий опыт.
Так почему мой парень не может нормально разговаривать?
На каждое слово из научной статьи об эволюции наших выдающихся языковых способностей приходится по меньшей мере сотня слов из женского журнала о неспособности мужчин выражать даже простейшие мысли и чувства. Женщины часто жалуются, что их партнеры мало с ними разговаривают. Если язык развивался под действием полового отбора и если этот отбор сильнее действует на мужчин, чем на женщин, вы можете законно удивляться, почему ваш парень или муж не в состоянии описать вам свои чувства. А не может ли это быть потому, что он больше не видит смысла оставаться таким же энергичным, интересным и открытым в общении, как раньше, раз когда-то его ухаживания уже увенчались успехом? Мужчина, который разговаривал подобно Сирано, теперь может утереть нос разве что пещерному человеку. Он был поэтом, а стал прозаиком, поскольку снизил напряженность словесных ухаживаний.
