Обычно базовая приспособленность и другие важные качества сильно перекрываются. Индикаторы, зависимые от состояния, могут рекламировать как наследуемую приспособленность, так и аспекты состояния тела и разума, важные для совместного выращивания потомства. Например, у индивида, не способного находить пищу, могут быть плохие гены, плохое состояние и низкий родительский потенциал.
В принципе, ненаследуемые качества при выборе полового партнера иногда оказываются важнее, чем наследуемая приспособленность. Если условия настолько тяжелы, что самка просто не в состоянии вырастить ребенка одна, она может предпочесть внимательного и опытного отца, даже если его общая приспособленность будет ниже, чем у очаровательного атлетичного гения, безнадежно беспомощного в обращении с детьми. Хотя она может предпочесть и гения, заведя с ним интрижку, а воспитание получившегося ребенка доверить опытному отцу. Новые методы определения отцовства по ДНК показали, что подобные – евгенические
[43] – женские измены неожиданно часто встречаются у птиц, считавшихся моногамными, и у людей.
До недавнего времени в центре внимания эволюционной психологии были негенетические выгоды выбора партнера. Отчасти это могло быть связано с терминологией полового отбора, которую биологи так любили в 1980-х. Пищевые подношения, убежища, территории, производство потомства обозначались как прямая выгода, а хорошие гены – как косвенная, ну а прямая выгода всегда кажется чем-то более надежным, чем косвенная. В частности, ведущие эволюционные психологи типа Дона Саймонса, Дэвида Басса и Рэнди Торнхилла уделяли основное внимание материальным выгодам, которые высокостатусные мужчины могут предложить женщинам, и репродуктивным выгодам, которые здоровые молодые женщины могут предложить мужчинам. Такой исследовательский подход был эффективен для объяснения многих межполовых различий в брачном поведении людей.
Однако многие элементы мужского брачного поведения, которые вроде бы дают женщинам чисто материальную выгоду, могли развиваться в первую очередь как индикаторы приспособленности. Во время ухаживаний мужские особи ряда видов преподносят женским особям пищу. Например, самцы скорпионниц отдают самкам пойманную добычу. Наши предки мужского пола, вероятно, отдавали самкам часть добытого на охоте мяса. До последнего времени мужчины в современных обществах приносили домой почти все деньги, необходимые для содержания семьи. Разве самки во всех этих случаях не предпочитают хорошую еду хорошим генам? Я думаю, что это неверная аналогия. Самцы скорпионниц снабжают самок значительной частью калорий, нужных для последующей откладки яиц. Современные мужчины давали женщинам деньги на жизнь в условиях рыночной экономики. Но мясо, которое добывали наши предки-мужчины, могло покрыть лишь малую часть энергетических потребностей матери и ее детей. Беременной самке гоминид нужно было потреблять около 2 кг пищи ежедневно в течение примерно 280 дней, что выливалось в суммарное количество около 500 кг. Если самец за месяц ухаживаний приносил ей в пределах 5 кг мяса – что очень великодушно по меркам современных охотников-собирателей, – то это составляло меньше 1 % от всей пищи, необходимой самке во время беременности.
Конечно, в условиях выбора между индикатором приспособленности, не приносящим партнеру материальной выгоды (как впечатляющий брачный танец) и приносящим (как впечатляющий успех в охоте), эволюция, вполне вероятно, благоволила самкам, предпочитающим материальную выгоду. В случае индикаторов приспособленности материальная выгода просто смещает эволюцию в сторону предпочтения тех признаков, которые не только отражают информацию о мутационном грузе, но и приносят какую-то практическую пользу.
Такой элемент поведения самцов, как оборона хороших территорий, тоже мог развиваться и как индикатор приспособленности, и как способ предоставления материальной выгоды самкам. Самки, как правило, кормятся где хотят, используя доступные пищевые ресурсы. Самцы следуют за самками и пытаются с ними спариваться. Самым сильным самцам часто удается прогнать слабых с наиболее богатых пищей мест, где уже решили питаться самки. Так как самки предпочитают сильных партнеров слабым, они могут формировать пары с теми самцами, которые – просто так получается – защищают места их кормежки. Если вам близка тема землевладения, у вас наверняка создается впечатление, будто сильный самец “приобретает в собственность” территорию, которую он великодушно позволяет использовать самке. Вполне возможно, что и в своих мозгах самец эту территорию “присвоил”. Но самки-то, по их собственному мнению, просто питаются где хотят. Самцы могут бегать вокруг и поколачивать друг друга, в итоге крупные, мускулистые самцы смогут дольше находиться вблизи самок. Самкам нет никакого смысла следовать за мелкими и слабыми изгнанниками, так что они, скорее всего, будут спариваться с сильными самцами. Таким образом, самки пользуются мужской способностью защищать территорию от конкурентов как индикатором приспособленности. Иногда стратегии выбора партнера настолько эффективны, что почти и не напоминают активный селективный процесс. Пока самка не наткнется на черту самца, которая окажется лучшим индикатором приспособленности, чем способность защищать ресурсы, все может выглядеть так, будто самец автоматически получает право на спаривание при условии “владения” территорией. И тогда легко упустить самое главное: самки могут выбирать партнеров, способных защищать ресурсы, не ради доступа к пище, а ради получения хороших генов.
В современных обществах, построенных на рыночной экономике, люди во время ухаживаний придают большое значение индикаторам благосостояния. Это может быть вполне рационально, учитывая, как много товаров и услуг покупается за деньги и насколько деньги могут улучшить качество жизни. Как утверждал Торстейн Веблен еще 100 лет назад, современная культура в основе своей представляет систему показного потребления, в которой люди демонстрируют свое богатство, растрачивая его на предметы роскоши. На индикаторы благосостояния, как и на индикаторы приспособленности, действует принцип гандикапа, однако из-за этого их легко перепутать. Дэвид Басс собрал множество свидетельств того, что женщины в разных культурах предпочитают энергичных мужчин с высокими доходами и социальным статусом, большими амбициями и развитым интеллектом. Это противоречит взглядам части культурных антропологов, согласно которым брачные предпочтения людей в разных культурах непредсказуемо различаются. Басс интерпретировал свои данные как доказательство того, что женщины в ходе эволюции приспособились выбирать хороших добытчиков, способных содержать семью, приобретая и защищая ресурсы. Я безмерно уважаю эти данные, но не согласен с их интерпретацией.
Те черты, которые нравятся женщинам в мужчинах, несомненно, коррелируют со способностью обеспечивать материальные блага, однако также они коррелируют и с наследуемой приспособленностью. Если одни и те же признаки могут отражать одновременно и приспособленность, и благосостояние, это просто прекрасно. Проблема возникает, если пытаться проецировать идею индикаторов благосостояния на эпоху плейстоцена, когда не существовало денег, статус не подразумевал достатка и первобытные человеческие группы не оставались на одном месте так долго, чтобы накопить много ресурсов, а потом их защищать. Возможно, наши праматери предпочитали умных и энергичных мужчин из-за того, что те могли эффективнее охотиться и приносить детям больше мяса. Но все же я предполагаю, что куда более важным фактором было то, что дети таких мужчин, как правило, тоже были умными и энергичными и имели высокие шансы выжить и размножиться вне зависимости от того, оставался ли с ними отец. Иными словами, я думаю, что эволюционная психология при объяснении женских брачных предпочтений неоправданно большое значение придает ресурсам, которыми владеют мужчины, вместо того чтобы уделять внимание их приспособленности.
