Возраст и фертильность
Помимо наследуемой приспособленности наиболее важное качество, которое могут отражать индикаторы, – это возраст. Очевидно, что возраст не наследуется: сорокалетняя женщина рожает девятимесячный плод, и то же самое получается у двадцатилетней. Тем не менее возраст очень сильно влияет на фертильность, особенно у женщин. Неполовозрелые девочки бесплодны. Девушки-подростки значительно менее фертильны, чем двадцатилетние женщины. Женская фертильность постепенно снижается после 30 лет, а после 40 резко падает. Женщины, у которых наступила менопауза, снова бесплодны. Изменение женской фертильности во времени – одна из данностей нашей жизни, и к ней адаптировались мужские системы выбора партнера. Молодость – очень важный признак фертильности.
Среди самцов гоминид наверняка были любители увлекательных отношений с мудрыми и состоявшимися шестидесятилетними самками. Однако если бы самцы поступали так и только так, у них не осталось бы потомков, которые унаследовали бы это предпочтение. Любой механизм выбора партнера, обеспечивающий предпочтение бесплодных особей фертильным, исчез бы за одно поколение. Так как с возрастом производство спермы у мужчин снижается медленнее, чем угасает репродуктивная функция у женщин, женщинам не нужно было уделять много внимания возрасту партнера как показателю его репродуктивного потенциала. Эта аргументация, предложенная Доном Саймонсом, Дэвидом Бассом и другими эволюционными психологами, объясняет универсальное кросс-культурное явление: мужчины обращают на возраст партнера больше внимания, чем женщины; мужчины обычно предпочитают партнеров моложе себя, а женщины – старше.
Однако самцы гоминид, вероятно, были не столь одержимы юностью партнерш, как мужчины земледельческих, скотоводческих и современных обществ. В большинстве культур, зафиксированных в письменной истории человечества, мужчины находились под социальным, правовым, экономическим и религиозным давлением, заставлявшим оставаться в моногамном браке всю жизнь. Чем моложе была невеста, тем больше детей могли завести супруги. Поэтому молодость была невероятно ценным призом, и мужчины соревновались за первенство в предъявлении прав на молодых женщин.
В плейстоцене молодость женщины, вероятно, была не так критична до тех пор, пока не страдала способность к зачатию. Если наши предки-гоминиды за свою жизнь несколько раз вступали в моногамные отношения средней длительности, то самцам не нужно было сильно придираться к возрасту самок. Если отношения с высокой вероятностью заканчивались лет через пять, как предполагает антрополог Хелен Фишер, то не имело особого значения, 10 или 30 лет осталось женщине до менопаузы.
В рамках репродуктивного периода возраст женщины отрицательно коррелирует с ее фертильностью. Однако в тяжелых условиях плейстоцена возраст должен был положительно коррелировать с наследуемой приспособленностью, так как менее приспособленные особи умирали еще в молодости. Любая женщина, сумевшая дожить до 35 лет и успешно вырастить нескольких детей, оставшись при этом физически и психологически привлекательной, с генетической точки зрения была более надежной партнершей для избирательного мужчины, чем неиспытанный подросток с недоказанной фертильностью. Самцы других приматов обычно избегают бездетных самок подросткового возраста, предпочитая им более взрослых и высокостатусных самок с потомством, которые уже продемонстрировали свою фертильность, способность к выживанию, социальный интеллект и навыки материнства.
Эволюционная психология располагает множеством свидетельств того, что мужчины в современных обществах предпочитают внешность примерно двадцатилетних женщин (относительно тех, кто старше или моложе). Но я полагаю, что это предпочтение могло усилиться экономическим и религиозным давлением, принуждавшим мужчин к моногамии со времени возникновения цивилизации. Это давление сделало поиск молодой невесты критичным для репродуктивного успеха мужчины.
Но важнее то, что слишком мало исследований посвящено зависимости привлекательности разума женщины от ее возраста. Можно предположить, что зрелые мужчины находят молодых женщин красивыми, но скучными, а женщин постарше – чуть менее привлекательными физически, но гораздо более интересными. Но все равно не стоит считать предпочтение “молодой” внешности менее важной адаптацией, чем предпочтение мудрости. Согласно данным, собранным Дугом Кенриком, мужчины постарше обычно выбирают в партнеры для долгосрочных отношений женщин, близких к ним по возрасту: если мужчине 35, он скорее предпочтет тридцатипятилетнюю, чем двадцатилетнюю. Возможно, это связано с тем, что женщины за 30, как правило, более глубокие и многогранные люди, которые демонстрируют умственные аспекты своей приспособленности богатейшим арсеналом средств, что сильно повышает точность оценки потенциального партнера. Эволюционная психология справедливо придает большое значение интересу мужчин к юным женским телам, но я думаю, что не меньшего внимания заслуживает романтический интерес, который пробуждает у представителей обоих полов зрелый, искушенный ум.
В любом случае у людей хронологический возраст, как и наследуемую приспособленность, никогда невозможно было определить напрямую. Чтобы отличать детей от взрослых, нашим предкам приходилось полагаться на признаки половой зрелости: мускулатуру, рост волос на лице, высоту голоса у мужчин и степень развития молочных желез и бедер – у женщин. Чтобы отличить молодых взрослых на пике фертильности от взрослых со снижающейся репродуктивной способностью, нужно было искать признаки старения: морщины, седину, обвисшую кожу, медлительность движений и потерю памяти.
Как и индикаторы приспособленности, индикаторы возраста в какой-то мере допускают обман. Возможно, с этим как-то связана и наша неотения – свойство сохранять во взрослом возрасте некоторые физические и умственные черты, характерные для детенышей человекообразных обезьян. Наши лица больше напоминают лица очень молодых шимпанзе, чем взрослых. Наша игривая креативность больше похожа на поведение молодняка, чем на суровую, ленивую брутальность взрослых обезьян. Стивен Джей Гулд доказывал, что неотенизация была основным направлением эволюции человека, а побочным эффектом нашей общей неотении стала гибкость нашего поведения.
Однако на неотению можно смотреть по-разному. Наши неотеничные черты могли сформироваться с помощью механизма выбора партнера как до некоторой степени фальшивые индикаторы молодости. Если самцы гоминид предпочитали молодых и фертильных самок старым и бесплодным, это создавало давление полового отбора, склоняющее самок выглядеть и вести себя так, будто они моложе. В ходе эволюции они могли бы “омолодиться” лицом и обрести способность оставаться игривыми, креативными, непосредственными и раскованными во взрослом возрасте. Вот так самки гоминид могли неотенизироваться. Та же логика применима и к самцам – в той степени, в какой самки при выборе партнера приветствовали проявления юношеской энергии. (Неясно, почему эти неотеничные черты развились только в нашей линии приматов; можно было бы сослаться на непредсказуемость полового отбора, но это не вполне удовлетворительное объяснение.) На мой взгляд, обманные индикаторы молодости, о которых говорит Гулд в своей теории неотении, должны были развиться под действием какой-то формы полового или социального отбора. Теорию Гулда нельзя рассматривать как альтернативу теории эволюции человека: она лишь описывает некоторые тенденции в развитии нашего тела и психики, которые все еще ждут эволюционного объяснения.
