Но есть еще одна проблема: даже если мужчинам удается убить крупное животное, они не могут контролировать распределение мяса. Чем крупнее добыча охотника, тем меньше шансов, что мясо достанется его женщине и детям. По наблюдениям антропологов, почти во всех племенных культурах мясо делят чуть ли не между всеми членами племени. Люди сбегаются, как только слышат об успешной охоте или замечают кружащих грифов, и начинают настойчиво, агрессивно требовать своей доли. Зачастую часть мяса, доставшаяся охотнику, статистически неотличима от порции любого другого члена племени. После месяца успешной охоты мужчина имеет право забрать около 10 % туши – от 9 до 14 кг мяса, которое нужно употребить за несколько дней, пока оно не испортится. Через неделю он проголодается опять. Хороших охотников нельзя считать реципрокными альтруистами, поскольку плохие никогда не смогут им отплатить за съеденное мясо. Взаимный альтруизм благоприятствовал бы скорее охоте на мелкую дичь, ведь такую пищу проще защитить от жуликов.
По мнению антрополога Кристен Хоукс, мясо крупных животных – это в экономическом смысле “общественное благо”: ресурс, который один человек другому не может помешать использовать. Если рассматривать мясо как частное благо – то есть считать, что охотник сам может управлять его распределением и потреблением, – тогда поддержка семьи может быть эволюционным смыслом охоты. Но если мясо – общественное благо, возникает парадокс. Затраты, связанные с охотой, ложатся на плечи охотника: он расходует время и энергию, когда учится охоте, когда изготавливает орудия, выслеживает животных, применяет орудия, добивает раненую жертву. Кроме того, мужчина рискует получить ранение или даже погибнуть: он-то лишь заботится об ужине, а зверь борется за свою жизнь. Тем не менее плодами труда охотника пользуются все члены племени, включая чужих детей и конкурентов за женское внимание. Эволюция не может благоприятствовать генетической склонности заботиться об общем благе в ущерб собственным генетическим интересам. Такую форму эволюционного альтруизма не смог бы сотворить ни один известный естественный процесс.
Итак, мы в затруднительном положении. Сперва охота казалась банальным способом обеспечить выживание. Потом благодаря теории “секс за мясо” стала больше походить на простейший пример полового отбора – способ превратить ухаживания мужчины в отцовский вклад в потомство. Теперь же охота предстает рискованным, расточительным актом альтруизма, в ходе которого мужчины, рискуя жизнью и здоровьем, кормят своих конкурентов (в числе прочих членов группы). Все три точки зрения имеют определенную ценность, свидетельства есть в пользу всех трех. Я уделил так много внимания альтруистическому аспекту охоты не потому, что охота меня как-то особенно интересует, а потому, что она обнажает более общую проблему: как эгоистичные гены могли дать начало такой затратной форме благотворительности, которая выглядит как чистый альтруизм? Чтобы найти ответ, мы произведем триангуляцию
[64]: сопоставим охоту и спорт, понаблюдаем за поведением птиц под названием “аравийские болтуны”
[65] и познакомимся с концепцией выбора равновесия из теории игр. Эти примеры, как мы потом убедимся, отлично подходят для объяснения не только человеческой морали, но и языка.
Кровавый спорт и аравийские болтуны
Охоту можно рассматривать как один из видов мужского соревновательного спорта – как состязание, победители которого привлекают партнерш, демонстрируя свою атлетическую доблесть. В главе 7 мы уже обсуждали, что мужчины тратят огромное количество времени и энергии на потогонные и бессмысленные совместные активности: баскетбол, сумо, крикет, лыжи, тхэквондо, альпинизм, бокс. Для эволюциониста любой мужской вид спорта – лишь очередная форма ритуального поединка самцов, где они соревнуются за возможность продемонстрировать самкам свою приспособленность, утвердив свое физическое превосходство. Для женщины спорт просто удобен: он облегчает выбор партнера. По результатам таких ритуальных поединков она понимает, кто из мужчин здоровее, сильнее, у кого лучше координация и выше мастерство. Ей не нужно весить 300 кг, чтобы узнать, насколько хорошо борется сумоист, – за нее это сделают другие борцы. Сейчас, когда пали почти все культурные барьеры, преграждавшие женщинам путь в спорт, мужчины точно так же могут оценивать физическую приспособленность женщины по ее атлетическим показателям.
Представьте, что две группы гоминид в ходе эволюции выработали предпочтения к разным видам спорта. Допустим, одна группа пристрастилась к боям на дубинках, подобно народности яномамо из Амазонии: мужчины стоят лицом к лицу и по очереди бьют друг друга по голове очень длинными палками, пока один из них не сдастся, не потеряет сознание или не упадет замертво. Женщины предпочитают вступать в половой контакт с победителем, поскольку он более меткий, у него сильнее руки и крепче череп (или удар). Несмотря на расточительность таких боев – кровавые раны, высокую опасность для жизни, неприглядные шрамы на голове, – это отличная система соревновательных брачных демонстраций, ничем не уступающая оленьим битвам на рогах.
Во второй группе обрел популярность другой соревновательный вид спорта: мужчины как можно незаметнее подкрадываются к зверю, бросают в него копья и потом гоняются за раненым животным, пока оно не упадет замертво. Женщины предпочитают секс с успешными убийцами животных, поскольку они лучше выслеживают, крадутся, кидаются копьями и бегают на длинные дистанции. Цена таких демонстраций тоже высока: мужчины могут преследовать животных целыми днями, получая травмы, уставая, цепляясь за колючие кусты; они могут потерять копье, их может забодать буйвол, и так далее. Но все же охота не так бесполезна, как палочные бои, ведь после успешной охоты в распоряжении группы остается большая туша, которую можно съесть. Все члены обеих групп гоминид могут поступать эгоистично, демонстрируя в соревнованиях свою приспособленность и выбирая как можно более приспособленных партнеров. Но благодаря мясу у каждого индивидуума в группе охотников и у каждого их гена появляется небольшое преимущество перед таковыми из группы колотильщиков палками. Через многие поколения это преимущество приведет к тому, что в большинстве человеческих групп главной формой атлетических демонстраций будет не палочный бой, а охота.
Подобный процесс напоминает групповой отбор, существование которого опровергло большинство биологов в 1960-х, но это совсем не одно и то же. Согласно традиционным теориям группового отбора, в условиях межгрупповой конкуренции животные могут жертвовать частью своих перспектив на выживание и размножение ради общего блага группы. Такие теории подразумевали прямой конфликт между интересами индивидуума и группы. Но в приведенном примере “охота vs палочный бой” такого конфликта нет. Члены обеих групп преследуют личные интересы, пытаясь добиться самого высокого сексуального статуса, какой только может дать ритуализованный спорт; просто один вид спорта – так уж получается – полезнее для группы в целом, чем другой.
