Эмма взглянула на листок бумаги, зажатый в руке, и перечитала приглашение еще раз.
«Новой герцогине Эшбери. Добро пожаловать на Блум-сквер! Мои друзья собираются на чай каждый четверг. Мы будем несказанно рады, если вы захотите присоединиться к нам.
Леди Пенелопа Кэмпион
P. S. Должна вас предупредить: мы не такие, как прочие дамы».
Последняя строчка пробудила в Эмме смелость постучать в дверь.
– Вы пришли? – Молодая светловолосая и розовощекая женщина буквально втащила Эмму в переднюю. Едва успев закрыть дверь, поцеловала ее в знак приветствия в щеку. – Я Пенни.
– Пенни?
– Ах да! Мне следовало сразу представиться. Мое полное имя Пенелопа, но его так трудно выговорить, согласны?
Эмма была поражена. Так это леди Пенелопа Кэмпион? Сама открыла дверь дома, приветствует совершенно незнакомую женщину поцелуем в щеку? Выходит, последняя строчка в ее приглашении – отнюдь не преувеличение. Эта дама точно отличается от всех прочих.
Эмма присела в реверансе – вероятно, слишком низко для герцогини, но привычка модистки укоренилась в ней очень глубоко.
– Очень рада познакомиться.
– Взаимно. Остальные умирают от желания вас увидеть.
Леди Пенелопа взяла Эмму за руку и потащила за собой в гостиную. Комната представляла собой нагромождение мебели – бесспорно дорогой, но явно знававшей лучшие дни.
– Это мисс Тиг, – сказала Пенни, подводя Эмму к молодой рыжеволосой женщине, лицо которой было густо обсыпано веснушками и… белой пудрой, которая была очень похожа на муку. – Никола живет на южной стороне площади.
– Она не считается фешенебельной, – пояснила леди Тиг.
– Зато она нескучная, – возразила Пенни. – Там обитают все скандально известные художники и сумасшедшие ученые.
– И одним из последних был мой отец, ваша светлость.
– Не слушайте ее. Она тоже из последних.
– Благодарю, Пенни, – сказала Никола. – Надо думать.
– А это мисс Александра Маунтбаттен. – Хозяйка дома повернулась к третьей гостье своего салона.
Мисс Маунтбаттен, очень миниатюрная девушка, была облачена в платье из невыразительной серой саржи, но ее внешность тем не менее поражала благодаря волосам, угольно-черным и блестящим, как обсидиан, зачесанным наверх и уложенным узлом на макушке.
– Алекс продает время, – сообщила леди Пенелопа.
– Я зарабатываю на жизнь тем, что сверяю часы по Гринвичскому меридиану, – пояснила мисс Маунтбаттен, склоняясь в глубоком реверансе. – Большая честь познакомиться с вами, ваша светлость.
– Садитесь же, прошу вас, – сказала Пенни.
Эмма подчинилась, опустившись на предложенный стул – резного дерева, который, похоже, был доставлен из старинного французского замка, а может, и из королевского дворца. Его обивка, однако, протерлась почти до дыр.
Где-то в задних комнатах дома раздался звук, похожий на блеяние.
– Это Мэриголд. – Пенни взяла чашку. – Не обращайте внимания.
– Мэриголд?
– Коза, – пояснила Никола.
– Она по уши влюблена в Энгуса, и ей очень не нравится сидеть в карантине. У нее, знаете ли, насморк.
– Значит, у вас козочка и козлик?
– О нет! Энгус – это шотландский бычок. Мне не стоит их поощрять, но они ведь стадные животные. Им нужна компания. Вам чай с молоком или с сахаром?
– И с тем и с другим, пожалуйста, – ответила несколько озадаченная Эмма.
Никола сжалилась над ней и объяснила:
– Пенни жалеет раненых животных. Берет их к себе под предлогом того, чтобы вылечить, а потом они поселяются в доме навечно.
– Неправда, я их отпускаю, – возразила Пенни. – Иногда.
– Это случилось один раз, – вмешалась Александра. – Только однажды ты отпустила кого-то. Однако давайте побеседуем нормально, хотя бы несколько минут, не то ее светлость испугается и покинет нас.
– Ничего страшного, – заверила ее Эмма. – Я очень рада, что оказалась здесь. – Действительно, светские дамы могут и подождать. – Как вы догадались меня пригласить?
– Ну так ведь наша площадь такая маленькая. Все знают всех. Кухарка скажет уличной торговке, а та разболтает горничной из дома напротив… И так далее и тому подобное. – Она подала Эмме чашку. – Говорят, всего неделю назад вы были портнихой!
Эмма пала духом. Да разве такое скроешь? Нечего и надеяться.
Пенни сцепила руки на коленях.
– Расскажите нам все. Как вы познакомились с герцогом? Наверное, он ухаживал за вами очень романтично?
– Не знаю, что кому кажется романтичным. Честно говоря, наша история совсем не романтическая.
– Ну, герцог женится на портнихе – это просто из ряда вон! Сказка! Согласны? Должно быть, он влюбился безумно.
Разумеется, все это было далеко от правды. Но как могла Эмма поведать им, что герцог женился на ней только потому, что ее плодоносное чрево само появилось в его библиотеке и показалось ему подходящим?
Но она была избавлена от необходимости отвечать. Утыканная иголками подушечка, угнездившаяся в стоявшей неподалеку корзинке для штопки, вдруг развернулась и заковыляла прочь.
– Это ежик?
Пенни ответила шепотом:
– Да, но бедняжка очень стесняется! Все из-за увечья, полученного в детстве, знаете ли. Прошу вас, съешьте бисквит. Бисквиты печет Никола. Они просто божественны!
Эмма взяла бисквит. Она отказывалась хоть что-нибудь понимать в этом доме. Казалась себе морской уточкой, моллюском, прилипшим к корпусу корабля под названием «Пенелопа». Корабль несся по волнам неизвестно куда, однако моллюску уже было не соскочить.
Бисквит действительно оказался божественным. Маслянистая сладость буквально таяла у нее на языке.
– Прошу вас, не подумайте, будто мы такие охотницы до сплетен, – сказала мисс Маунтбаттен – Александра, кажется. – Пенни просто любопытно. А мы никому не расскажем.
– Мы почти не разговариваем с посторонними, – заявила Никола. – Наша троица – такой маленький клуб.
Пенни с улыбкой дотронулась до руки Эммы.
– Разумеется, для четвертой участницы тоже найдется место!
– В таком случае… – Эмма задумчиво прожевала последний кусочек бисквита и запила его чаем. – Могу ли я набраться храбрости и спросить у вас совета?
После единодушного, пусть и молчаливого, согласия Пенни, Александра и Никола сблизили головы.
– Это насчет… – Храбрость Эммы улетучилась без следа. – Это насчет моей кошки. Я подобрала ее на улице и до сих пор не знаю, как называть?
Эш. Он сказал, что так к нему обращались друзья. Вроде как оказал ей честь, впуская в узкий круг приближенных. Но Эмма не могла решить, нравится ей это имя или нет. Для человека, жестоко обожженного огнем войны, «Эш»
[1], то есть «пепел», звучало по меньшей мере иронично, а по правде было жестокой насмешкой.
