— Какого черта меня так развезло? Я же немного выпил.
— Высота.
— Вот, бывало, омар. Знаете, Разжевачка.
— «Пиквик».
— «Тяжелые времена». Нет, Рик, долг и прошлые деяния властно влекут меня к одиночеству.
— Шелли.
Должен признаться, хоть и неохотно, я воздал ему должное — сам я наткнулся на эту фразу совершенно случайно. Она содержалась в неопубликованных рукописях Шелли. Какого черта? Да с тех пор они уже все на свете опубликовали, фабрика по изучению Шелли работает почище босуэлловской, ни одного листочка не упустит, как бы сам бедняга к нему ни относился. Мертвые платят все долги. Господи Иисусе!
— Замечательная салонная игра, правда?
— Послушайте, Уилф, я могу написать документ прямо на этом меню. Вы подпишете, управляющий засвидетельствует, и все дела.
— С подписью и печатью. Припечатаем донышком бутылки. Что тут — СВАЛК? Нет, другое.
— Я вас не понимаю, сэр.
— Ха! Этого вы не знаете! Я победил!
— Я напишу вот здесь. «Настоящим назначаю профессора Рика Л. Таккера из Астраханского университета, штат Небраска…»
— Вы уже стоите в дверях, да?
— Вот, Уилф. Возьмите мою ручку.
В бокале Рика оставалось еще немало коньяку. Я взял его и пролил немного на обложку меню. Потом прижал к бумаге донышко бутылки. Получилось вроде круглой печати.
— Нельзя писать там, где коньяк, Уилф. Пишите с того края, где сухо.
Правду, всю правду и ничего, кроме правды. Не только овеянное облаками семян древо времени, но и прочие растения, которые расцветают сейчас и простирают ветви в мое будущее — деяния еще неизвестные, но уже подлежащие искуплению…
— Нет, Рик, нет! Я скорее умру, чем скажу да!
— Уилф — пожалуйста! Вы не знаете, что это значит для меня!
— Еще как знаю. А вот что это значит для меня.
Я написал огромными буквами «НЕТ» на обороте меню и подержал перед его носом.
— Сувенир на память о счастливом случае.
Глава VI
Эта книга не о моих странствиях. Полагаю, она обо мне и Таккерах — муже и жене. Даже о чем-то большем, хотя я не могу точно сказать, о чем именно — слова для этого слабоваты, даже мои; а уж крепче моих, Бог свидетель, слов не бывает.
«Плачь, плачь.
О чем плакать?»
Плакать бесполезно. У нас нет общего языка. Вернее, язык-то есть, и он годится для таких случаев, как правила перевозки легковоспламеняющихся материалов или рецепт русского салата оливье. Но слова наши усечены, словно золотые монеты, стершиеся от времени, да еще и высеченные изношенным штампом.
Ну ладно.
Я улегся в постель и не вставал до утра. Как выразился управляющий, мне нужно было акклиматироваться. Рик стучался так настойчиво, что пришлось его впустить, хоть я еще только собрался пить утренний кофе. Он сказал, что Мэри-Лу тоже завтракает в постели. Он одобрил мою гостиную и замечательный вид из нее. В их номере из окна видно только стену сарая, причем так близко, что можно считать мух на ней.
— Пусть Мэри-Лу любуется видом из моего номера, сколько захочет.
Рик поперхнулся, а потом сказал, что ловит меня на слове. Что он может сделать для меня? Нужно ли мне подремонтировать прокатную машину? Он так алчно присматривался к моему дневнику на прикроватном столике, что я демонстративно захлопнул тетрадь у него под носом. Рик спросил, не нужно ли мне подиктовать. Его машинка…
— Ничего не нужно. Кто я, по-вашему — писатель?
Он уже назначил себя моим секретарем.
— До свидания, Рик. Я вас не задерживаю.
Он пропустил эти слова мимо ушей и сказал, что целый день разведывал дорогу к вершине Хохальпенблик.
— Завтра можем сходить, если вам не слишком тяжело.
— Когда Мэри-Лу окрепнет.
Тут он задумался. Я повел крючок:
— Когда будет чересчур круто, она поможет вам тащить меня.
— Ей нравится сидеть на месте, Уилф.
— Неспортивная девушка?
— Ей нравится ваш Уимблдон.
— Держит нас в форме.
— Я скажу ей, что вы разрешили зайти попозже.
— Разве я разрешил?
— Любоваться видом, Уилф, видом!
— Ах да. Видом. Мы с Мэри-Лу будем сидеть рядышком и наслаждаться видом. Лишь бы она не свалилась с балкона.
— Надеюсь, нет смысла спрашивать…
— Ни малейшего.
Рик немного подумал.
— И все-таки, — сказал он, — я попрошу ее принести это.
Он удалился, кивая в такт собственным мыслям. Я тут же забыл о нем, оделся и сидел, любуясь видом. В конце концов, именно для того отель и существует. Я только что просмотрел остатки своего дневника за тот год — из тех дневников, что вскоре подвергнутся всесожжению, — и обнаружил за этот день необычно долгую запись. Ни слова об альпийском виде, зато очень много о чарах молодых женщин, Нимуэ
[11]
и шекспировских миражей — Пердиты, Миранды. Имеется попытка описания Мэри-Лу, но она быстро обрывается, и вместо нее Уилфрид Баркли в тот день рассуждает о Елене Троянской! О том, что Гомер рассказывает о ней, описывая не саму эту женщину, а впечатление, которое она производила на других. Старик на городской стене, увидев, как она проходит, замечает: неудивительно, что эта женщина вызвала такой катаклизм, но тем не менее давайте вернем ее домой, пока не стало еще хуже! Или примерно так. Гомера я читал только в переводах, но это место мне запомнилось. Мэри-Лу заставила солнце подняться из-за озера, а когда она ушла, солнце последовало за ней. Мэри-Лу вырвало, и кое-кто тут же испытал жалость к ее ставшему прозрачным личику — Уилф, например, — вместо естественного отвращения. Я не могу — и тогда не мог — даже описать ее ручки, такие бледные, такие тоненькие и маленькие. Под конец, оказывается, я сравнил себя с тем стариком на стене. Да, отправим Елену обратно, пока не стало хуже.
Я записал все это в дневник, не обращая внимания на вид с балкона. Тут раздался стук в дверь. Я вышел в прихожую и впустил маленькую Елену. В руках у нее был поднос с кофейником и двумя чашками.
— Входите! Входите! Сюда — позвольте, я заберу — садитесь, пожалуйста!
Я пребывал в состоянии идиотской растерянности. Мэри-Лу свернулась калачиком в кресле, лишая меня возможности мысленно описать ее, прежде чем перенести это на бумагу. Руки она держала на коленях, а лодыжки манерно свела вместе. Головку она повернула так, чтобы смотреть в окно, и это легкое движение словно изменило все очертания ее тела.
