Окружающие его особи (а людьми назвать их было трудно) могли бы вызвать у Зорина жалость, если бы не его собственное положение. Худющие тела были покрыты слоями грязи вперемешку с фекалиями. Многочисленные ссадины, синяки и гноящиеся раны говорили о суровых условиях местного быта. У большинства во рту не наблюдалось ни единого зуба. И все вокруг – мужчины, женщины, дети – были абсолютно голыми, что, впрочем, никого, по-видимому, не смущало. И у всех был одинаковый взгляд – пустой, забитый, с искорками навсегда поселившегося там страха. Обитатели амбара выглядели относительно молодыми, не старше тридцати лет. Правда, имелся и один старик. Он стоял позади всех и в общую сутолоку не лез. На носу у него была гнутая металлическая оправа от очков, стекла в которой отсутствовали.
Один из пленников осмелел и начал ощупывать ткань Диминого костюма. Лицо аборигена выразило удивление.
– Одежда, – прошептал он, повернувшись к остальным. Толпа возбужденно зашумела и сделала шаг вперед. Теперь по телу Зорина шарили уже десятки рук. На его глазах один из исследователей залез пятерней в застывшую рвоту, зачерпнул ее, принюхался и отправил в рот. Через минуту костюм был буквально вылизан до первоначальной чистоты. Дима выдержал эту процедуру, сидя с закрытыми глазами. За этот день он уже устал удивляться и ужасаться. Несколько местных попытались оторвать от костюма рукава и капюшон, но крепкая прорезиненная ткань выдержала насилие и не поддалась.
Закончив с костюмом, аборигены переключились на самого Зорина. Грязные пальцы начали ползать по его лицу, залезли за шиворот. Один схватил Диму за щеку и начал больно трясти из стороны в сторону.
– Толстый! – проговорил он.
– Еда. Вкусно, – пустил слюну другой и вцепился Зорину в правое ухо, но из-за отсутствия зубов только обсосал его.
Сквозь толпу пробрался старик в очках. По-видимому, он был здесь вроде старосты.
Оттолкнул самых бойких и грозно сказал:
– Нельзя, – и ткнул пальцем в сторону ворот. – Хозяин, – ударил старик кулаком по ладони.
– Ну-у-у… – заканючил один и протянул грязную лапу к Дмитрию.
Старик размахнулся и несильно ударил попрошайку по лицу. Впрочем, тому этого хватило. Упав на загаженные опилки, он прижал руку к ушибленной щеке и, скуля, отполз в сторону. Остальные подались назад.
– Нельзя! – отрезал старик, глядя на них. Толпа недовольно начала расходиться. Староста, видимо, чтобы не смущать местное население, взялся за ручки коляски и откатил Зорина в дальний, темный угол. Дмитрий болтался в кресле, как привязанная кукла. Поставив коляску спинкой к стене, старик присел рядом на деревянный чурбачок. С минуту сидел неподвижно, разглядывая новичка.
– Вы, молодой человек, их не бойтесь, – неожиданно четко и вежливо сказал он. – Они так-то безобидные. Боятся всего, так что без разрешения ничего вам не сделают. Скот, что тут сказать.
И горестно вздохнул. Зорин от удивления вылупился на него. Старик заметил этот взгляд и усмехнулся.
– Что, удивляетесь, что я не такой, как эти? – он кивнул в сторону бесцельно бродящих вокруг людей. – Ничего удивительного. Родились, как скот, выросли, как скот. Ничего, кроме этого амбара, и не знают. А я здесь вроде смотрителя. Я ведь родился еще до Апокалипсиса, как вы сами, наверное, поняли. Жил здесь с самого рождения. После Конца помогал хозяйство восстанавливать, одним из старейшин деревни был. А потом Силантьевы этой непотребщиной заниматься начали.
Видно было, что старик получал удовольствие от общения с кем-то, близким по интеллекту. Заполучив благодарного слушателя, который, судя по всему, еще не знал рассказываемой истории, дед прислонился спиной к стене и продолжил, глядя в пространство:
– Мы ж сначала всерьез их не восприняли, думали, люди с голодухи дуркуют. А потом, как народ пропадать начал, спохватились, да поздно. Ванька всю свою родню по общине собрал, да еще несколько домов к ним присоединилось. Попытались против них выступить, так они сразу особо ретивых вилами положили, а остальных связали и заставили смотреть, как они тех жрали. Многие тогда с ума посходили. А потом заперли нас в сарай, на развод, так сказать. Это Ванька тогда придумал людей, как скотину, разводить. «Продовольственная реформа», – все говорил. Ну, его, как самого башковитого, председателем и назначили.
Старик на некоторое время замолчал, снова переживая события прошлых лет.
– Поначалу, конечно, бунтовать пытались. Наиболее активные что-то вроде подполья образовали, планы строили. Только в сарае-то, думаете, что-нибудь утаишь? Вычислили их, родненьких, да и съели в ближайший праздник. Не помню, вроде на Первомай? Помню, что весна была. А что ты смотришь? Они хоть и нехристи, а праздники-то помнят и чтят. Так о чем это я? А, так вот, съели подпольщиков, как повелось, на глазах у остальных. А те, как посмотрели на все это, последние силы потеряли. Смирились, отчаялись. За неделю в скотов превратились, страшно вспомнить. Вроде только недавно были люди как люди, а теперь сидят, глаза пустые, и жрут, и жрут. А между жрачками сношаются. Ну, чистые животные. Потом и дети пошли. Сюда-то молодняк и отсаживают, как от титьки оторвутся, а старики в другом сарае сидят. Поэтому здесь все такие дикие, знают только несколько слов: «жрать» да «хозяин». Больше-то и не надо.
За стеной сарая послышался еле заметный шум, словно кто-то скребся снаружи. Дима насторожился, прислушиваясь. Спустя некоторое время шум повторился. Зорин осторожно, чтобы старик не заметил, повернул голову. В щель между досками он заметил мелькнувший маленький силуэт, тщедушный и голый. Потом в просвете появилось уродливое безносое лицо. «Голлум?» – с удивлением узнал Дмитрий. Что он тут делает? Зорин быстро взглянул на своего собеседника – не заметил ли тот что-нибудь. Однако старик сидел по – прежнему, закрыв глаза и ничего не замечая, полностью погрузившись в собственные воспоминания. Что-то в том, как он рассказывал свою историю, не нравилось Диме. Дед словно ностальгировал по тем событиям, и воспоминания приносили ему удовольствие. И в том, что старик сдаст его при малейшей попытке к бегству, у Дмитрия не было никаких сомнений. Чтоб поддержать старика в мечтательном состоянии, он спросил:
– А я вижу, вас все это устраивает?
Видимо, Зорин все же чем-то выдал себя, так как старик тут же открыл глаза и подозрительно уставился на него, не понимая причины столь резкой активности подавленного доселе пленника. «Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу», – вспомнился Диме старый анекдот.
– А чего ж не устраивает? – Дед некоторое время смотрел на пленника, затем снова расслабился. – Устраивает, конечно. Меня только потому и не съели, что на сотрудничество пошел.
Шум за стеной переместился прямо за спину Дмитрию и затих. Осторожно, оттолкнувшись ногами от пола, Зорин придвинул коляску вплотную к стене и откинулся, сделав вид, что просто затекла шея. В тот же момент он почувствовал, как в щель между досками просунулось острое лезвие ножа.
– По-моему, я начинаю догадываться, кто тогда сдал подполье, – сказал Дмитрий и начал осторожно водить связанными руками по лезвию ножа, пытаясь разрезать путы.
