– Да, – кивнула Мари. – Наверное. А где она?
– Марелла? Ее больше нет. Вы никогда не встретитесь. Надеюсь, ты простишь меня, но вы слишком далеко зашли – и мне пришлось действовать самой. Войну, которую ты собиралась развязать, никто не хотел, и я в том числе. Ты должна вернуть души, они больше тебе не пригодятся. Пришло время тебе снова стать Ирицей… Надеюсь, это имя все еще что-то значит для тебя.
Услышав эту новость, девушка испытала разные эмоции, но, вопреки ее ожиданиям, среди них не было радости. Она слишком долго жила этой борьбой, чтобы сразу ощутить всю прелесть свободы от нее.
– А Бертран?
– Он там, где мы его оставили. Вам придется заново узнавать друг друга. Память к нему, конечно, вернулась, но он слишком долго был Карлом Дубининым, чтобы так легко отказаться от этой личности. Возможно, это даже к лучшему.
– Почему? – спросила Ирица, рассматривая в зеркале вновь обретенное лицо.
– Его сердце свободно сейчас. Он еще не успел полюбить жену, то есть Мареллу. Сделай так, чтобы ты заняла ее место, – и она навсегда исчезнет из твоей жизни.
Это был мудрый совет, и девушка последовала ему. Увидев Карла, который ровно дышал, словно за его спиной не было ничего, кроме безмятежной молодости, она наконец почувствовала облегчение и свободу.
Стояло ясное утро, вокруг пели птицы, и Анри Барбюс любовался небом, лежа в комнате без потолка. Впрочем, и стен было нечетное количество, но его это мало беспокоило – он думал о том, что люди могут перебить друг друга, даже истребить себя как вид, а вокруг ничего не изменится. Тот, кто впервые увидел в человеке венец творения Всевышнего и заявил об этом, ошибся или солгал. Самую крупную и наглую ложь, как правило, сложнее всего рассмотреть, она видна только с большого расстояния. А рядом самопровозглашенный царь зверей на двух ногах с одинаковым успехом топчет виноградники и произведения искусства, сжигает книги и города. Впрочем – писатель горько усмехнулся, – лучший способ рассмотреть взрыв во всей его разрушительной красе – оказаться в его эпицентре, что он и сделал. Сложнее всего выжить при этом, чтобы донести увиденное до остальных. Ему это удалось, что уже можно было считать великим чудом. Пошевелившись, чтобы почувствовать боль, он поморщился и пообещал себе, что будет до последнего вздоха бороться с романтизаторами этой мясорубки.
Ширма, сооруженная из двух простыней и заменяющая отсутствующую стену, заколыхалась, и спустя мгновение из-за нее показался доктор – в белом халате, будто это было не полуразрушенное здание, а врачебный кабинет, и с кожаной докторской сумкой. Приглядевшись к сумке, Анри заметил две дырки, по всей видимости, от пуль.
– Опять были на передовой? – Он неодобрительно покачал головой. – Вы совершенно не бережете себя.
– А зачем себя беречь? – деловито отозвался вошедший. – То есть в чем смысл?
– Ну, в жене, детях, спокойной старости у камина, чашке кофе, наконец. К тому же если вы умрете, то за мной некому будет ухаживать. – Анри попытался пошутить, но Бертран, похоже, утратил всякое чувство юмора на этой войне. Что ж, горько усмехнулся раненый, его нельзя в этом винить.
– Это важно, – согласился Бертран, с недовольным видом осматривая повязку, на которой проступили небольшие пятна крови. – Вы опять шевелились?
– Совсем немного – спина затекла.
– Понятно.
Анри много раз общался с докторами, однако этот врач сильно отличался от всех, с кем ему приходилось сталкиваться прежде. Казалось, что он был начисто лишен чувств – не в переносном, а в самом прямом смысле.
– Скажите, месье де Бо, неужели вам совсем не страшно?
– Чего я должен бояться? – совершенно искренне удивился Бертран, обрабатывая раны пациента раствором йода.
– Смерти, например. Я думаю, что это очень неприятная штука. Я ведь видел, что ваша сумка побывала в переделке. И я не верю в то, что ее хозяин в это время был в другом месте.
– Нет, смерти я не боюсь, – с расстановкой произнес доктор. – И вам не советую – ничего ужасного в ней нет. А моя сумка действительно пострадала, но расстроен я не тем, что в меня стреляли, а тем, что эти бандиты разбили банку со спиртом, который сейчас на вес золота.
– Вот видите, я об этом и говорю. – Анри попытался приподняться на локтях, но был моментально возвращен в горизонтальное положение. – Любой бы на вашем месте задумался о собственной безопасности после такого предупреждения от судьбы, но вам, похоже, наплевать на свою жизнь. Почему так? У вас нет тех, ради кого стоило бы жить?
– Есть, конечно. Но не в том смысле, который вы вкладываете в эти слова.
– В каком же тогда?
Прежде чем ответить, Бертран сложил уже обработанные инструменты в сумку и опустился на импровизированный табурет, который незадолго до этого соорудил из нескольких кирпичей, после чего внимательно посмотрел на Анри:
– Я знаю, что вы писатель. Хороший писатель, мощный. У вас, конечно, все еще впереди, но ждать осталось не долго, поверьте. Так вот, представьте, что вы пишете произведение всей жизни, но вам досаждают комары. Прятаться от них бесполезно – эти твари способны проникнуть в помещение через любую малюсенькую щелочку. Перебить всех вы также не сможете, потому что они размножаются быстрее, чем дохнут. Откажетесь ли вы от своей мечты из-за мелких кровососов? Или, в конце концов, перестанете их замечать?
– Но пули – не комары! – воскликнул Анри, который прекрасно понял прозрачную аналогию.
– Разве? А я разницы не вижу. Пока они зарекомендовали себя именно так – жужжат и пьют кровь. Попытайтесь бороться с ними – и проиграете в этой битве. Примите их как факт, и тогда они пролетят мимо.
Не ожидавший такой аналогии Анри удивленно моргнул и уставился на собеседника, который невозмутимо смотрел на него и ждал ответа на вопрос.
– Ну, если смотреть на вещи с вашей точки зрения, – наконец проговорил писатель сначала неуверенно, но потом с энтузиазмом, – то, наверное, я бы дописал. Да, дописал бы, чего бы это мне ни стоило.
– Об этом я и говорю, – кивнул Бертран…
Когда доктор ушел, Анри еще долго размышлял об этом странном разговоре и вспоминал отдельные фразы. Ему вдруг пришло в голову, что он выжил не просто так, и что теперь у него есть шанс рассказать людям об этой бойне и о том, чего они могли бы избежать, если бы каждый занимался своим делом, не пытаясь быть значимее, чем является на самом деле. В тот день в его голове родился сюжет будущего произведения, которое войдет в историю.
Тем временем доктор де Бо ехал к очередному пациенту. Ему не нужны были ни слава, ни признание – он не испытывал в них потребности. К этой великой победе над самим собой он шел долго, очень долго. Сбивался с пути, возвращался назад и снова искал, искал, искал. Оставлял за собой хлебные крошки, которые смывали дожди и клевали птицы. И все-таки Бертран сумел вернуться туда, где впервые почувствовал себя на своем месте. Он отдал своим женщинам большую часть себя, оставив только то, что могло принести пользу людям. Он мыслил – и, как говорил Декарт, существовал, а большего ему и не требовалось. Стыд, страх, отвращение были слиты в один сосуд с любовью и радостью и выставлены за дверь. Себе доктор оставил интерес, который позволял ему не останавливаться в своих поисках, удивление, без которого этот интерес терял всякий смысл, и сострадание – то, от чего большинство эскулапов избавляется в первую очередь.
