Его внешность тоже говорила о нем не слишком много. Он выглядел как мальчик из маленького города, выросший в доме с ухоженной лужайкой, за белым забором. Командные игры и картинки-головоломки, летний лагерь “Пионер”. Он был чуть выше среднего роста, с квадратными плечами, словно в юности занимался спортом, но потом бросил. Без лишнего веса, но и не худой. Приветливый взгляд, темно-русые волосы. Он редко стригся, но щеки каждое утро бывали гладко выбриты. На бледном носу проступали веснушки, но невозможно было понять, загорают ли его плечи под летним солнцем или просто слегка обгорают. Зимой он носил варежки и шапку. Иногда на нем оказывались цветные носки с рисунком. Можно было подумать, что у него есть пестрый галстук, только он его не носит. Голос негромкий, слегка скрипучий. Он производил впечатление не то соседа, не то чьего-то друга детства – кого-то, кого ты встречала прежде, но не помнишь где. Человек, которого не замечаешь в толпе. Если бы я не увидела, как Генри глотает коньяк, я бы, вероятно, не обратила на него внимания.
Я начала собирать информацию о Генри – то немногое, что нашлось. Он никогда не упоминал ни о детях, ни о жене, ни о подружке, так что я предположила, что он живет один. Как-то вечером я видела его на перроне с женщиной не из нашего отдела. Ее красота наводила на мысли об аристократии прежних времен – безупречный шоколадно-каштановый “паж” и пальто с меховым воротником; смеясь, она касалась его руки так, что я стала думать про них “они”. Может быть, пара, или по крайней мере спали друг с другом. Я попыталась представить себе их вместе, как они страстно занимаются любовью на смятых простынях, но собрать картинку оказалось сложно. Мысль о Генри, утратившем на время сдержанное спокойствие, смутила меня, но накрепко засела в голове. Я обнаружила, что, когда мы работаем вместе, я часто сижу, не сводя взгляда с его рук. Оставаясь одна, я пыталась представить себе его руки на своем теле, но не в силах была вообразить саму ситуацию, и все кончалось тем, что я чувствовала не возбуждение, а неловкость. Это было нелепо. И все же я не могла выбросить эти мысли из головы.
После того как я видела Генри пьющим коньяк, прошло несколько недель, и мы оказались в одном проекте. Ничего примечательного в проекте не было – рутинная задача, выполнить – и перейти к следующей. Но как только мы начали сотрудничать, произошло нечто, удивившее, полагаю, нас обоих: мы отлично сработались. То, что казалось скучнейшим рабочим заданием, оказалось вдруг интересным делом; неделя шла за неделей, а мы все чаще оставались в конторе вдвоем, погрузившись в обсуждение деталей, не интересных никому, кроме нас. Между нами возникло какое-то интуитивное взаимопонимание, отчего быть вместе стало приятно. Я помню, как ждала тех вечеров. Сотрудники уходили домой, этаж погружался в темноту, оставался лишь островок люминесцентного света, где сидели мы – с кружками кофе, с бумагами и завернутыми в пленку бутербродами с соленым огурцом, из автомата в коридоре. Генри словно выползал из своей раковины. С закатанными выше локтя рукавами, с взлохмаченными волосами (он снова и снова ерошил их, кажется, бессознательно) он становился более человечным.
В итоге наше отделение представили к премии за вклад в работу министерства, но когда премия ушла в другой отдел, я бросила о ней думать. Для меня огромной нежданной наградой стало то, что я открыла для себя Генри. Но на следующий день у кофейного автомата я поняла: он разочарован. Когда я упомянула о премии, у Генри сделался сердитый вид, и он ответил коротко и резко. Генри, поняла я вдруг, на свой корректный, сдержанный манер бесится из-за проигрыша. Тогда я и поняла: в Генри, что не вязалось с его скромным видом, силен дух соревновательности.
Через несколько дней наш юный шеф пригласил нас на ужин, желая воспользоваться случаем и продемонстрировать, сколь высоко ценит нашу работу, даже если премия досталась не нам. “Для меня как для руководителя все равно победили вы”, написал он в еженедельном письме, когда было объявлено о вечеринке в ресторане. Я подозревала, что он переписал эту фразу непосредственно из министерского руководства для начальников.
Ужин проходил в одном из самых модных ресторанов города; заведение славилось тем, что в меню были импортные свежие ананасы, а электричество почти никогда не гасло. В действительности еда оказалась невкусной и дорогой, а официанты надменными. Я сидела рядом с Генри. Мне было слегка неудобно оттого, что я рядом с ним перед другими, словно мы, смущенно произнося тосты за проект, не получивший премии, признаемся в чем-то интимном, так что я не заметила, сколько раз прямые, как палка, официанты подливали мне в бокал. Где-то к середине ужина я поняла, что напилась. Генри отвечал на мои все более бессвязные вопросы о его частной жизни дружелюбно, но сдержанно и совсем не так, как в те вечера, когда мы с ним оставались в пустой конторе вдвоем. Он словно пытался по возможности вежливо восстановить дистанцию между нами и вместо того, чтобы беседовать со мной, бо́льшую часть ужина допрашивал сослуживца на предмет преимуществ и недостатков внесения компоста на садовом участке. Уже по дороге домой, в такси, меня накрыло тоскливое чувство, что я как-то осрамилась, хотя не знала точно как именно. За окном одинокие ночные прохожие торопились домой или по эспланаде Союзников, и хлопья снега гнались за ними. Я оставила таксисту слишком щедрые чаевые, отперла дверь квартиры, стащила в прихожей сапоги, бросила одежду на полу гостиной и улеглась на кровать прямо на покрывало. Дурнота стояла в горле холодным комом, и казалось, что кровать несется куда-то по невидимому туннелю. Я легла на спину, постаралась сосредоточить взгляд на точке на потолке и незаметно для себя уснула. Мне приснился Генри. Мы лежали в одном белье на кровати, в большой белой комнате с развевающимися шторами на фальш-окне. Я все ждала, что мы начнем целоваться, но всякий раз что-то мешало. Время болезненно растягивалось и сжималось. Внезапно в комнате началась шумная вечеринка. Люди входили, искали какие-то вещи, Генри вышел и тоже что-то искал, потом вернулся, но тут же снова встал с кровати. “Сейчас, – подумала я во сне, – сейчас он меня поцелует”. Проснувшись от звонка будильника, я сначала не могла сообразить, где я, но едва я поняла, что лежу в собственной кровати, как мне тут же захотелось провалиться назад, в сон.
Как в тумане, я приняла душ, почистила зубы, оделась, не понимая, что делаю. Каждая клеточка тела стремилась оторваться и улететь, и по дороге на работу я сидела в электричке, скорчившись, словно меня ударили в живот. Меня мучило похмелье, тело горько сожалело о вчерашнем; я никак не могла припомнить, кому что говорила вчера вечером в ресторане. Глядя на серые окраины, мелькающие за окном по дороге в министерский городок, и вертя в уме каждое слово и каждое действие, какое только могла вспомнить из вчерашнего дня, я вдруг осознала, что влюбилась в Генри.
Через несколько недель шеф вызвал меня к себе в кабинет и попросил собрать “dream team
[3]”, как он выразился. Надо было произвести разведку на местности и составить смету для возможной гуманитарной миссии в протекторате Кызылкум, на границе между Туркменистаном и Узбекистаном, в районе, находившемся после Второй холодной войны начала 2000-х годов под патронатом Союза. Чем больше рассказывал шеф, тем безнадежнее все выглядело. Уже сам проект помощи – такой, каким он вырисовывался из этого туманного описания, – казался почти неосуществимым, и столь же нелегким делом был расчет трудозатрат, материалов и персонала, исходя из комбинации невнятных условий и скудного бюджета, но все же, пока шеф говорил, у меня начался зуд в коленках. Я скорее почувствовала, чем поняла из его слов, что мне – может быть, в виде исключения – удастся сделать что-то значимое. Что-то хорошее. Может, придется засесть за стол и погрузиться в расчеты, заняться координированием работы нескольких плохо организованных отделов, а времени практически в обрез. В общем, это было неподъемное задание, но я не могла отделаться от чувства, что где-то там, подо всеми слоями бюрократии и проволочек, мерцает некая возможность. И я согласилась; немалое удовольствие мне доставило изумление на лице нашего шефа, когда я, удостоверившись, что у меня действительно карт-бланш на набор сотрудников, согласилась выполнить задание.
