— Некоторые люди считают, что больной, — сказала миссис Гудчайлд, подразумевая, что она к этим людям не принадлежит, — и что ему нужен доктор. Но другие, — и это прозвучало так, будто миссис Гудчайлд была одной из них, — убеждены, что он просто противный, негодный старикашка, и что его нужно…
— Рут!
— Да. Хорошо.
Софи почувствовала и почти увидела, как опустились те ставни, которыми всегда отгораживаются взрослые, когда тебе хочется услышать что-нибудь по-настоящему интересное. Но миссис Гудчайлд вернулась к той же теме с другого конца.
— Мы и так едва сводим концы с концами из-за У. X. Смита,
[8]
который прибрал все к рукам и загубил лекции и чтения, да еще из-за супермаркета, бесплатно раздающего книги, а этот гнусный старик Педигри окончательно пустит нас по миру.
— Теперь мы, по крайней мере, знаем, кто ворует книги. Я поговорю с сержантом Филипсом.
Затем Софи по лицу мистера Гудчайлда увидела, что он сейчас сменит тему. Оно порозовело, округлилось, засияло. Обе руки — чашка в одной, блюдце в другой — он развел в стороны.
— А чтобы развлечь маленьких мисс Стэнхоуп…
Тони заполнила паузу своим слабым чистым голосом, каждый слог которого был так же четок, как линия на хорошем чертеже:
— Миссис Гудчайлд, что такое транс-цен-ден-таль-на-я фи-ло-со-фи-я?
Чашка миссис Гудчайлд грохнулась на блюдце.
— Да хранит тебя Господь, дитя! Ваш папа учит вас таким словам?
— Нет. Папа нас ничему не учит.
Софи увидела, что Тони снова куда-то улетела, и объяснила:
— Это название книги из вашего магазина, миссис Гудчайлд.
— Трансцендентальной философией, милочка, — сказал мистер Гудчайлд шутливым голосом, хотя в его словах не было ничего шутливого, — с одной стороны, можно назвать книгу, полную пустословия. С другой стороны, она может претендовать на абсолютную мудрость. Как говорится, выбирай на вкус, только деньги плати. Как правило, считается, что очаровательным юным леди нет нужды разбираться в трансцендентальной философии — на том основании, что они сами воплощают в себе чистоту, красоту и добро.
— Сим!
Стало очевидно, что от мистера и миссис Гудчайлд ничего не узнаешь. Софи и Тони еще какое-то время изображали «образцовых детей», затем сказали хором — одна из немногих выгод быть близнецами, — что им пора идти, слезли с дивана, вежливо поблагодарили и, выходя из магазина, услышали, как мистер Гудчайлд разглагольствует об «очаровательных детях», а миссис Гудчайлд перебивает его:
— Поговори вечером с Филипсом. Похоже, у старого Педигри снова голова не в порядке. Его надо бы изолировать — для собственной пользы.
— Девочек Стэнхоупа он не тронет.
— Какая разница, кого именно он тронет?
Ночью, лежа в постели, Софи долго размышляла, унесясь прочь, в невидимую чащобу, почти как Тони. «Девочки Стэнхоупа?» Ей казалось, что они не были чьими-либо девочками. Ее разум перебирал всех, с кем доводилось сталкиваться в жизни: бабушка, исчезнувшая вместе с Роузвиром и всем, что там было; папа, уборщицы, тети, пара учителей, несколько детей. Она отчетливо увидела, что они с сестрой принадлежат друг другу, и больше никому. А так как ей не хотелось принадлежать Тони, как и Тони — ей, очевидно, ей не хотелось принадлежать и никому другому. И потом, это личное, никому не доступное пространство за затылком, черное пятно, из которого ты выглядываешь в мир, так что все остальные люди, даже Тони, остаются снаружи, — как же может существо по имени Софи, сидящее там, у выхода из туннеля, принадлежать кому-либо, кроме себя? Глупо! А принадлежать кому-то — все равно что стать близнецом с человеком из внешнего мира, как вот папа живет с тетями, и как живут друг с другом Беллы, Гудчайлды и все остальные… Но у папы есть кабинет, куда он может исчезнуть, и, исчезнув в своем кабинете, — внезапно поняла она, подтянув колени к подбородку, — он может пойти дальше, стать как Тони и скрыться среди своих шахмат.
Подумав об этом, она подняла веки: перед ней предстала комната, едва различимая в тусклом свете из слухового окна, и Софи, желая остаться внутри, снова закрыла глаза. Она знала, что думает не так, как взрослые, а их так много, и они такие большие…
Ну и пусть.
Софи замерла, затаив дыхание. Есть же еще этот старик с его книгами! Она кое-что заметила. Ей об этом довольно часто говорили, но сейчас она сама увидела. Существует выбор — либо принадлежать к хорошим людям, таким, как Гудчайлды, Беллы и миссис Хьюджсон, делая то, что они считают правильным. Либо выбрать то, что реально, о чем ты знаешь, что оно реально, — самое себя, сидящую у выхода из туннеля, со своими собственными желаниями и правилами.
Возможно, единственная выгода от того, чтобы быть всем для своей сестры и точно знать истинную суть Тони, состояла в том, что утром Софи без колебаний обсудила с ней следующий шаг. Она предложила воровать конфеты, и Тони не только выслушала, но и сама подбросила несколько идей. Она предложила попробовать в пакистанском магазине, потому что пакистанцы глаз не могут отвести от ее волос: она отвлечет внимание продавца, а Софи тем временем стащит что надо. Софи оценила разумность этого плана. Когда Тони распускала волосы, трогательными движениями начинала отводить их с лица, а затем по-детски пыталась открыть его, выглядывая сквозь пряди, это действовало неотразимо. Они отправились в магазин братьев Кришна, и все оказалось даже слишком просто. Младший брат стоял в дверях и говорил певучим голосом чернокожему: «Убирайся, чернозадый. Нам не нужны такие покупатели». Двойняшки проскользнули мимо него в магазин, и им навстречу из-за открытых мешков с сахаром-сырцом вышел старший Кришна и сказал, что весь магазин к их услугам. Затем он буквально завалил их разными забавными сладостями, дал в придачу причудливые палочки, которые назвал ароматическими, и отказался брать за что-либо деньги. Это было так унизительно, что они отказались от своего плана, понимая, что если попробовать в магазине Гудчайлда, выйдет то же самое; тем более что книги у него все равно глупые. Кроме того, Софи уяснила еще одну вещь. У них игрушек было больше, чем им хотелось, и карманных денег больше, чем им хотелось, — все это благодаря папиным уборщицам и кузинам. Но хуже всего, оказалось, что у них в школе были ребята, занимавшиеся тем же самым, только по-крупному, настоящими кражами и даже взломами, и продававшие потом добычу тем детям, у которых водились деньги. Софи поняла, что воровство — это хорошо или плохо в зависимости от того, как ты сама к нему относишься, но в любом случае это скучное занятие. Скука — вот единственная причина, почему не стоит воровать, единственная веская причина. Раз или два мысль эта в ее голове достигла такой ясности, что понятия «хорошо», «плохо», «скучно» представились ей числами, которые можно складывать и вычитать. Еще она с той же ясностью увидела, что всякий раз надо прибавить или отнять еще одно число, «икс», но она не могла определить его значение. Сочетание этого четвертого числа и ясности нагнало на нее панику и могло бы повергнуть в холодный ужас, если бы она не сидела у выхода из черного туннеля и не знала, что она не Софи, а Это. Это жило и наблюдало, не испытывая никаких чувств, помыкая и управляя, как сложной куклой, Софи-существом — ребенком со всеми талантами, недостатками и осознанным очарованием вполне раскованной, более чем невинной, наивной, доверчивой маленькой девочки — помыкая ею среди всех прочих детей, желтых, белых, черных, других детей, которые, разумеется, не могли решить в голове ни эту задачу, ни какую-либо другую, и были вынуждены старательно выписывать цифры на бумаге. Хотя иногда ей вдруг удавалось легко — раз! — выскочить наружу и присоединиться к ним.
