Кто-то — папа? уборщица? — переслал ей открытку от Тони. На этот раз вокруг картинки вилась вязь арабских букв. Тони написала всего лишь: «Ты нужна мне (потом зачеркнула „мне“) нам!!!» И больше ничего. Софи поставила открытку на камин в своей комнате и позабыла про нее. Ей уже семнадцать лет, и она не позволит одурачить себя заверениями, будто они — всё друг для друга.
Частым гостем у ее стола в агентстве стал угнетающе-респектабельный мужчина, задававший ей вопросы о путешествиях и полетах, до которых, как заподозрила Софи, ему не было дела. Во время своего третьего визита он пригласил ее на свидание, и она покорно согласилась — именно это ожидалось от хорошенькой семнадцатилетней девушки. Его звали Роланд Гаррет, и после двух свиданий — один раз в кино и второй раз на дискотеке, где они не танцевали, потому что он не умел, — он предложил ей снять комнату в доме его матери. Мол, будет дешевле. Он был прав. Комната досталась Софи почти задаром. Когда она спросила у Роланда, почему так дешево, он ответил — такая уж у него мать. Ему просто приятно опекать неопытную девушку. Софи показалось, что источником опеки была скорее миссис Гаррет, но вслух она этого не сказала. Миссис Гаррет оказалась вдовой с крашеными каштановыми волосами, исхудалой до почти полного отсутствия плоти — один скелет. Она стояла в дверях комнаты Софи, опираясь о косяк и сложив на груди тощие руки. Из угла ее рта свисал потухший окурок.
— Милочка, у вас, наверно, проблемы от того, что вы такая сексуальная?
Софи укладывала белье в комод.
— Какие проблемы?
Наступила долгая пауза, которую Софи не собиралась прерывать. Это сделала миссис Гаррет.
— Знаете, Роланд — очень надежный человек. В самом деле, очень надежный.
У миссис Гаррет были огромные, словно выжженные, глазные впадины. По контрасту с ними глубоко посаженные глаза казались чрезмерно яркими, чрезмерно светлыми. Осторожно прикоснувшись пальцем к одной из впадин, она продолжила:
— Он на государственной службе. У него прекрасные перспективы.
Софи поняла, почему комната ей досталась почти задаром. Миссис Гаррет прилагала все усилия, чтобы свести их, и очень скоро Софи разделила с Роландом его узкую кровать, пользуясь свободой, предоставляемой противозачаточными таблетками. Роланд все исполнял добросовестно, словно это была государственная служба, или работа в этом занятии, или обязанность. Он, похоже, получал от секса удовольствие, хотя Софи, как обычно, не находила в этом занятии ничего особенного. Миссис Гаррет стала держаться с Софи так, будто та с ее сыном помолвлена. Просто фантастика! Софи понимала, что Роланд не может найти себе девушку и мамаше приходится делать это за него. Мысль о том, чтобы связать свою жизнь с Роландом и его перспективами, вызывала у Софи приступы смеха. Конечно, было в этом какое-то теплое удовольствие, а еще с ее стороны — смутная прелесть презрения к ним обоим, как она говорила про себя, облекая в слова то, что выразить было невозможно. У Роланда была машина, они катались, заезжали в пабы. Софи предложила испробовать эту новую штуку — дельтаплан. Он ответил, что никогда не позволит ей ничего подобного, ведь это опасно. Она сказала — конечно нет, я имела в виду тебя. Тем не менее он научил ее худо-бедно водить машину, и она получила права; и еще он хотел познакомиться с ее отцом, что ее позабавило. Она привезла его домой, но папа, конечно, как раз уехал в Лондон. Тогда они пошли в конюшню. Роланд проявил повышенный интерес к планировке, словно был архитектором или археологом.
— Здесь жили кучера и конюхи. Понимаешь? Должно быть, все это построено прежде, чем прорыли канал, потому что сейчас экипаж невозможно было бы вывести из ворот. И поэтому дом упал в цене.
— Упал в цене? Наш дом?
— Вон там, вероятно, тоже были конюшни…
— Это просто склады. Когда я была маленькой, там был большой магазин скобяных товаров. Фрэнкли, если не ошибаюсь.
— А за той дверью что?
— Тропинка вдоль канала. А чуть дальше — Старый мост с самым вонючим сортиром во всей округе.
Роланд сурово посмотрел на нее:
— Ты не должна так говорить.
— Прости, папуля. Но я, понимаешь, живу… жила здесь. Я и моя сестра. Заходи, посмотришь, — она начала подниматься по узкой лестнице.
— Твой отец мог бы навести тут порядок и сдавать как отдельное жилье.
— Это наше жилье. Мое и Тони.
— Тони?
— Антонии. Моей сестры.
Роланд огляделся.
— Значит, это было ваше?
— Да, оно принадлежит… принадлежало нам обеим.
— Принадлежало?
— Тони давным-давно уехала. Даже не знаю, где она сейчас.
— И тут повсюду висели картинки!
— Она была религиозной. Иисус и все такое. Это было так смешно! Боженька!
— А ты?
— Мы не похожи друг на друга.
— Хотя близнецы?
— Откуда ты знаешь?
— Ты сама мне сказала.
— Я?
Роланд перебирал кучку вещей на столе.
— А это что? Девчачьи сокровища?
— Как будто у мужчин нет сокровищ!
— Есть, но не такие.
— Это не кукла. Это марионетка на руку. Сюда — пальцы. Я часто с ней играла. Иногда мне казалось…
— Что казалось?
— Неважно. А эту штуку я сделала из глины. Она все время качается, потому что дно получилось неровное. Но ее все равно обожгли. Чтобы меня поощрить, как сказала мисс Симпсон. Больше я этим не занималась. Слишком скучно. В ней можно хранить разные мелочи.
Роланд взял в руки крохотный ножик с перламутровой рукояткой и складным лезвием из мягкого серебра. Софи забрала у него ножик, раскрыла и показала лезвие. В длину весь нож был не больше четырех дюймов.
— Это чтобы защищать мою честь. Как раз нужного размера.
— И ты не знаешь, где?
— Что где?
— Тони. Твоя сестра.
— Это все политика. Раньше у нее был Иисус, теперь — политика.
— А в том шкафу что?
— Тайны. Фамильные тайны.
Тем не менее он открыл дверцу шкафа, как будто Софи ему разрешила; такая развязность задела ее, породив где-то в глубинах сознания вопрос: зачем он здесь? Зачем я с ним связалась? Тем временем он облапал все ее старые платья, еще хранившие запах духов, даже бальное. Роланд сжал в руке пригоршню оборок и внезапно обернулся к ней.
— Софи…
— Нет, не сейчас…
Но он все равно обхватил ее руками и застонал. Софи про себя вздохнула, однако обняла его за шею, поскольку уже знала, что в этих делах проще уступить, чем проявлять волю. Она безропотно попыталась представить себе, что он придумает на этот раз, и, конечно, все оказалось как обычно — можно сказать, ритуал. Он пытался уложить ее на диван, одновременно стаскивая и с себя, и с нее наиболее существенные детали одежды, и не прерывал при этом своих страстных стонов, которые считал крайне соблазнительными. Она подчинялась, поскольку он был довольно молодой и сильный, довольно приятный на вид — с широкими плечами и плоским животом. Но и покоряясь, она слышала звучавший где-то в пространстве вопрос — как будто его задавало это, даже днем лежавшее в засаде у выхода из туннеля, — вопрос, касавшийся жизни, которую все считают такой важной вещью: «ты должна жить своей жизнью, жизнь дается только один раз, и так далее» — жизни до невозможности банальной, если ее приходится выстраивать вокруг такой бессмысленной возни, как религия Антонии, или политика, или деньги, или эти мычанья и дерганья! Она лежала под тяжестью плоти, хрящей и костей, под этим существом без лица — только копна волос тряслась у ее левого плеча. Временами копна замирала, на мгновение-другое превращалась в удивленное лицо и снова становилась трясущейся копной волос.
