— Так скажи мне, откуда он узнал, что я ищу истину? Где это написано на мне? На лбу, как знак касты? Или ритуальные порезы на щеках? Забудь про все эти ярлыки — ясновидение, второе зрение, экстрасенсорное восприятие, дар — он просто знал! И пока мы с ним шли, я обнаружил… Вот в чем суть: я обнаружил, что не он говорил, а…
Эдвин сделал паузу с самым таинственным видом, на который только была способна его открытая натура.
— Сим, ты не поверишь! Говорил не он, а я!
— Ну разумеется!
— Нет, нет, не за себя! За него! Я каким-то образом находил за него слова… и ни разу не запнулся…
— Ты никогда не запинаешься. У нас с тобой языки, как говорила моя мать, подвешены посередине и болтают обоими концами.
— Именно так! Именно так! С одного конца — он, с другого — я. А потом… мы шли по гравийной дорожке к еще не срубленным вязам, накрапывал дождь, и ветер то поднимался, то стихал…
Эдвин умолк, встал со стола, засунул руки глубоко в карманы. Пальто на нем запахнулось, словно занавес.
— …Я говорил не одними лишь словами.
— Пел, наверное.
— Да, — подтвердил Эдвин без малейшей улыбки. — Именно пел! Вернее, я испытал нечто большее, чем могут выразить слова. Испытал прямо тогда.
Маленький негритенок прижался лицом к витрине, заглянул в непроницаемые недра магазина и побежал прочь. Сим снова посмотрел на Эдвина.
— Всегда наступает момент, когда я вынужден с тобой соглашаться. Разве ты не понимаешь, Эдвин, что я опутан правилами хорошего тона? Я никогда не мог сказать тебе в лицо, что на самом деле обо всем этом думаю.
— Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Туда, в парк.
— У тебя назначена встреча?
— Он будет там.
Сим провел ладонью по лысине, потом раздраженно встряхнулся.
— Я не могу из-за пустых прихотей бросать магазин. Сам знаешь. А Рут ушла за покупками. Я никак не смогу уйти до тех пор…
Зазвонил колокольчик — конечно, это была Рут. Эдвин торжествующе обернулся к Симу:
— Видишь?
Теперь Сим всерьез разозлился.
— Банальное совпадение!
— Все одно к одному. Доброе утро, Рут.
— А, Эдвин!
— Все тратишь деньги, дорогая?
— Да так, по мелочи. Ничего серьезного.
— Я как раз объяснял Эдвину, что не могу оставить магазин.
— Почему не можешь? Сходи перекуси. Я с удовольствием посижу вместо тебя.
— Теперь-то видишь, мой дорогой Сим? Конечно, банальное совпадение!
Когда Сима понукали, он становился упрямым.
— Не хочу я никуда идти!
— Пройдись с Эдвином, дорогой. Свежий воздух тебе только на пользу пойдет.
— Никогда мне он не шел на пользу. И теперь не пойдет.
— Вставай, вставай!
— Не понимаю, чего ради… Ладно, Рут, если придут от Грэма, скажи им, что Гиббон у нас все-таки неполный. Отсутствует один том «Произведений разных лет». Но зато есть полный «Упадок и крушение…» в хорошем состоянии.
— Первое издание.
— Цена за «Упадок» как договорились. На остальном новые ценники.
— Я запомню.
Сим надел пальто, шарф, шерстяные перчатки, мягкую шляпу. Они бок о бок зашагали по Хай-стрит. Часы на башне Культурного центра пробили одиннадцать, и Эдвин кивнул в их сторону.
— Вот здесь я его и встретил.
Сим не ответил, и они молча прошли мимо Культурного центра, на кладбище при котором еще оставались кое-какие надгробья. «Харольд Кришна», «Чанг и Детани — готовое платье», химчистка Бартолоцци, китайская закусочная «Мамма Миа». В дверях бакалейной лавки Сунда Синга один из братьев Синг певуче разговаривал с белым полицейским.
Храм и новая мечеть. Закрытый на ремонт Клуб либералов, стены исписаны и изрисованы сверху донизу. Не ходи стадом. Война чернозадым. Фагглстон — ремонт обуви.
Эдвин обогнул сикхскую женщину в цветастом наряде, частично скрытом под плащом. Ярдов двенадцать Сим пробирался за ним среди белых мужчин и женщин, ожидавших автобуса. Эдвин сказал через плечо:
— Когда я приехал после войны, все было по-другому, правда? Лондон еще не наползал на нас со всех сторон. Гринфилд был зеленой деревушкой…
— Да, если зажмурить один глаз. Викарием был Понсонби. Значит, ты здесь встретил своего человека.
— Я хотел взглянуть на деревянную скульптуру юного Стивена. Он делает успехи — правда, пойдет не слишком далеко. Но хоть какая-то польза от того, что это место переделали в Культурный центр. Там еще была выставка, как его, который насекомых фотографирует. Ты понял, о ком я говорю. Потрясающе. Ах, да — детский драмкружок репетировал эту вещь Сартра… ну, знаешь… «За запертой дверью» — в этом, в северном приделе…
— Ты имеешь в виду северный неф, где раньше хранили утварь для причастий.
— Ну, Сим, старая ты калоша! Ты даже никогда не причащался! Не забывай, что мы — многорасовое сообщество, и все религии суть одна.
— Попробуй сказать это в мечети.
— Что я слышу? И ты теперь ходишь стадом?
— Не ругайся. Этот человек…
— Я его встретил как раз там, где… нет, не там. Купель была с другой стороны. Но он стоял под западным окном, рассматривая одну из древних надписей.
— Эпитафий.
— Видишь ли, я преподаю литературу. И живу литературой. В сущности, вся школа ею живет. Вчера, после этой встречи, я внезапно подумал, когда рассказывал о хрониках Шекспира, — Господи, вот почему он не заботился о том, чтобы печатать все это барахло! Понимаешь, он знал. Должен был знать, правда?
— «Венера и Адонис». «Лукреция». И еще сонеты.
— Молодой человек, буква убивает. Кто это сказал?
— Ты нашел это среди напечатанного.
— Время от времени мы с ним умолкали. Я имею в виду, совсем умолкали. Во время одной из таких пауз мне пришло кое-что в голову. Понимаешь, эти мерзкие самолеты убили тишину; и я подумал, что если, если он сам, или мы вместе могли бы найти место, где сохранилась абсолютная тишина… думаю, потому-то он и пошел в Культурный центр. Искал тишину — и, конечно, не нашел. Так что мы не все время говорили. То есть я говорил. Ты когда-нибудь замечал, что я очень много говорю — настоящее недержание речи, разговор ради разговора? Так вот, этого не было. В тот момент не было.
— Ты рассказываешь о себе, а не о нем.
— Но в том-то все и дело! Какую-то часть времени я… в общем, я говорил на Ursprache.
[13]
