Девочка перебралась с бархатного стула Имоджен на колени и завертела головой.
— Нет.
— М-м-м, похоже, я ошиблась. Мне показалось, здесь есть кто-то толстокожий.
Тревис мрачно на нее посмотрел.
— Мы заняли обе гостевые комнаты, но дети могут переместиться к нам.
Тони надоело сидеть за столом, и она попросилась в бассейн.
— Слишком холодно, topolina. Когда папа вернется и Энрико проснется, мы можем прогуляться. Но сперва ты закончишь ужин, и мы немного поспим.
— А Имоджен?
Наверное, девочку сбила с толку пижама.
— Я тоже посплю, но одна.
Тревис посмотрел на Гвин.
— У тебя нет ничего, что Имоджен могла бы надеть, когда проснется?
— Конечно, сейчас принесу.
Гвин забрала Тони наверх, а Тревис наблюдал за Имоджен. Жаль, что нет чего-нибудь покрепче кофе. Нужно проверить телефон — со вчерашнего дня он его игнорировал. Встреча с Гвин вернула его к реальности, в которой, кроме Имоджен, присутствовала еще и поездка в Чарльстон на день рождения отца, Рождество в кругу семьи.
Но он не мог думать ни о чем, кроме как о женщине, странным образом заполонившей все его мысли. Как и четыре года назад, когда она вошла в новенький офис архитектора и, представившись журналисткой одного из нью-йоркских изданий, уговорила его на интервью. Она слушала его с таким вниманием, что после часа беседы он предложил продолжить разговор за ужином. В ней все казалось идеальным — каштановые локоны с золотистым отливом, длинные ноги в черной мини-юбке, грудь, словно созданная специально для его касаний. Проверить, что это на самом деле так, удалось не сразу — после ужина и приглашения остаться у него на ночь выяснилось, что она девственница.
— В двадцать лет? Как это возможно?
— Ну, может, я просто не догадываюсь, что теряю. — Она смеялась над собой и приглашала его присоединиться.
Ее открытость и откровенность убедили его, что она действительно журналистка, из хорошей семьи, с дерзким языком и остроумием, способным поспорить с его собственным. Что могло пойти не так?
Ничего, кроме того, что содержимое не соответствовало обертке. Ее образ оказался насквозь фальшивым.
Стук чашки, которую она поставила на стол, вернул его в реальность.
— Я лучше пойду. Ты не хочешь видеть меня здесь. — Она оглянулась в поисках сумочки, которая лежала в кармане его пальто. Пусть остается там, пока Имоджен пытается сделать вид, что у нее есть другие варианты.
— Куда?
— Поговорю со своим арендодателем…
— Нет.
— Чего ты хочешь от меня, Тревис?
— Давай начнем с объяснений. Куда делись все мои деньги? — Он показал на пижаму Имоджен, единственную ее собственность, которую она к тому же не могла оплатить. — Куда делись твои?
Она со вздохом опустилась обратно на диван и прижала к груди подушку.
Скажет ли она правду? Или соврет снова? И как отличить одно от другого?
— Я пыталась спасти бизнес отца.
— Издательство.
— Газеты и журналы. Печатные СМИ.
— Ты говорила что-то про неправильную ставку.
— Ты представить не можешь, как много я на нее поставила. Твои деньги, деньги, оставшиеся от мамы. Отец продал дом и ликвидировал все, что на тот момент не было вложено в бизнес. Мы отдавали туда все до копейки. А потом ему пришлось лечь в больницу — и снова счета. Мое имя везде. Я не могла объявить о банкротстве, пока он был жив, этого унижения он бы не перенес. Пыталась сделать вид, что все хорошо, а сама продавала мебель, одежду, мамины украшения, чтобы свести концы с концами. Последней каплей стала его кремация. Я сильно задолжала с арендной платой, и меня выселили. К тому времени у меня не осталось друзей, зато остались долги. Я хотела начать заново самостоятельно и этим сейчас и занимаюсь.
— Этот наводненный тараканами бордель — это и есть новое начало? Почему ты не пришла ко мне?
— Как мило. И что бы ты сказал?
Ничего, что она не успела услышать. Но он не позволил бы ей туда вернуться. Не допустил, чтобы она упала в обморок на улице.
— Ты вышла за меня замуж, чтобы получить доступ к своему трастовому фонду. Нет?
Она нехотя кивнула. Почему она прячет глаза? Из чувства стыда? Или скрывает что-то?
— Хотела помочь отцу. Но экономист из меня вышел не очень толковый. Я хорошо знаю работу электронных СМИ, но он считал это бесполезным, консерватизм брал верх. Да если бы он и решился, уже было слишком поздно.
— И ты на мели.
— Я на таком дне, что оттуда видны только звезды.
— Ты говоришь правду? Потому что, если на самом деле речь идет о наркотиках или чем-то подобном, лучше сказать. Я помогу тебе.
— Если бы. Тогда хотя бы не было так больно.
Казалось, она не врет, но все же…
— Как бы мне хотелось тебе доверять.
— А что изменится? Я благодарна тебе за больницу. Попытаюсь вернуть долг, когда выиграю в лотерею, но… но с завтрашнего дня наши жизни снова не будут пересекаться, так что…
Она пыталась не выдать волнения, произнося эти слова, но сердце екнуло.
— Было бы здорово, но я уже взял на себя ответственность за твои счета в больнице. За тебя. Что мне делать? Отпустить обратно на улицу? В разгар зимы? Так получилось, что у меня есть совесть.
— Намекаешь, что у меня ее нет?
— Ты действовала из чистого расчета.
— Брачный контракт составил ты, я его просто подписала.
— И забрала деньги через три недели после заключения брака.
— Мне требовалось отдать свою девственность за право стоять в ряду подстилок Тревиса Сандерса?
Как же ей хотелось услышать, что это не так. Что она значила для него гораздо больше. Чтобы он вспомнил, как она была готова отдать ему свою девственность в порыве страсти, без денег и кольца. Это он сделал предложение и убедил ее, что ему не все равно.
— Даже странно, что ты не продала нашу историю журналистам, раз так нуждалась в деньгах.
По ее лицу он все понял.
— Ты думала об этом, да? А мне-то казалось, между нами было влечение.
— Неужели? Правда? Может, перестанешь уже самоутверждаться за мой счет и вспомнишь, почему сам женился на мне?
— Ты знаешь почему. Ты отказывалась спать со мной, пока я не надену тебе на палец кольцо.
— И ты так хотел залезть в мои трусики, так хотел быть человеком, лишившим меня девственности, что настоял на нашем браке. А потом? Раздуваясь от гордости, привел свою милую невесту знакомиться с семьей? Да ты даже не сказал, что у тебя есть сестра. И эта сестра ничего не знает обо мне. А отец?
