Она видела сон, но в памяти от него не осталось ничего, кроме выцветающего и с трудом припоминаемого ощущения, что кто-то стоял в одиночестве в широком, ровном поле с маленькими зелеными всходами. И она проснулась, повторяя: «Нет, нет, нет, нет, я не…» Но очередной смутный и сюрреалистический сон был сейчас последним, о чем ей стоило беспокоиться.
Она быстро почувствовала, как ослабла от голода, ее желудок жгло и сводило судорогой; за три дня она съела только половину дрянного бургера, притащенного Драчом. По крайней мере, Фергал дал ей воды, после того, как вернулся в дом из вылазки за «политиленом». Нашел ли он, что искал, она не представляла. Но вернувшись, он не убил ее, так что, возможно, поиски рулона пленки, в которую завернут ее тело, успехом не увенчались. Вместо жестокой смерти он принес ей воду. Воду из-под крана, в пыльном мерном стаканчике, выкопанном, видимо, из ящика на кухне.
Стефани выпила всю воду – примерно пинту – за несколько минут после ухода Фергала, а чуть позже помочилась в сотейник, незадолго до того, как уснула, свернувшись вокруг осколка разбитого зеркала. Запах ее мочи висел над изножьем кровати, пока она проваливалась из реальности в утомленный, неутешительный сон.
После того как Стефани проснулась, в те часы, когда ей пришлось сидеть одной и размышлять, она соорудила из чулка, который некогда принадлежал Маргарите и который она смогла вытащить из центра кровати, рукоять. Она сделала ее, намотав тонкий чулок – от носка до верхней резинки – на осколок, чтобы не порезать руку о края длинного куска стекла, когда ей представится возможность пырнуть Фергала.
Она думала ударить Фергала стеклянным ножом, когда он принес воду, но Фергал близко к ней не подошел и надолго не задержался. Просто поставил стаканчик на пол и сказал: «Ням, ням». Потом проверил браслет на перекладине кровати и покинул комнату, не говоря больше ни слова. Ей нужно было, чтобы он подошел ближе.
Она должна была ранить его, когда он придет в следующий раз, и прежде чем уснуть, Стефани приложила значительные усилия, чтобы вспомнить, что ей говорили в школе о расположении главных артерий в теле человека. Она должна была найти одну из них под его бледной кожей там, где она оголялась – на шее или запястье. Стефани сомневалась, что может нанести смертельный удар куском зеркала, и он, скорее всего, сломался бы о грязную коричневую куртку Фергала, если бы она промахнулась, но ей хотелось причинить ему боль прежде, чем он убьет ее. Эта идея была теперь не только источником утешения, но единственной ее целью. Она порождала неприятное возбуждение, словно новый аспект характера Стефани, обнаруживший себя на первом этаже и когда Драча избивали на полу, снова пытался овладеть ей.
После избиения Драч больше не показывался, и его даже не было слышно на втором этаже. Маленькая радость. Она представила, как он корчится, баюкая переломы, в постели на верхнем этаже. А может, Фергал добил его и закопал в саду. Какой бы длинной ни была их совместная преступная история, Стефани не могла представить, что их отношения можно починить после такого нападения. Продолжительность и свирепость насилия разбила бы отношения даже между самыми преданными братьями. И самой ужасной деталью, оставшейся от драки, было то, как Фергал плюнул на бесчувственного приятеля, когда полуобморочный Драч лежал в сломанном шкафу. Они были хуже бешеных зверей.
Возможно, Драча даже оставили истекать кровью на полу кухни в квартире на первом этаже, чего она могла пожелать только самому злейшему врагу. Так что, в холоде и неуюте, она надеялась, что Драч там и был, там, внизу, и прямо сейчас его обследовали местные обитатели, прежде чем он присоединится к ним во тьме, которая для него никогда не закончится. Но тогда, поняла Стефани, когда ее убьют, и она тоже будет вынуждена навечно остаться в этом доме полусознательной сущностью, ее страдания будут сильнее, если Драч окажется во тьме вместе с ней; он сможет пытать ее так же, как Беннет до сих пор мучит своих жертв.
Она сжала веки и кулаки, и разум, чтобы заблокировать любые воспоминания о прошлой ночи и о том, что, похоже, ожидало после смерти в этом доме душу или часть души.
«Прекрати, прекрати, прекрати…»
Она стиснула осколок зеркала сильнее и не вернулась ко сну. Вместо этого она сидела в темноте и слушала других обитательниц дома. Ее соседка снова часами рыдала за стеной. Дверь на втором этаже открылась и закрылась несколько раз; Стефани полагала, что это дверь ванной. Шаги перемещались взад-вперед по коридору. Вдалеке скрипели ступени.
Сквозь занавески Стефани наблюдала, как постепенно наступал рассвет, меняя краски – индиго, синяя, серебристая, белая – прежде чем наконец остановиться на серой. Дождь заколотил в окна, чтобы разбудить мир. С журчанием проснулась батарея и нагрела комнату. Это обычно случалось около шести.
Так что же, это будет ее последний день? Она, казалось, давно уже жила заемным временем, и теперь, в этом сыром городе, в полузаброшенном доме на почти забытой улице, оно подошло к концу.
«Так приходится умирать многим».
Когда от жажды и голода у Стефани вырвался стон, она решила, что с нее хватит. Время пришло. То самое время. Время ускорить события, приблизить развязку, финал. Покончить с этим.
«Я не проведу в этом доме больше ни ночи.
Я не проведу в этом доме больше ни ночи.
Я не проведу в этом доме больше ни ночи».
Она взяла осколок зеркала и спрятала за спину. Передвинула стекло в пальцах, чтобы удобнее было бить.
«Целься в глаз».
Это была та еще задача для девушки, которая никогда и никому не причиняла вреда в своей жизни. Может быть, щека, как мишень покрупнее, будет лучше. Стекло переломится от удара, но оно острое и должно оставить отметину навсегда.
Шрам на чудовищном лице безумного убийцы будет ее последним деянием и наследием. Но это лучше, чем просто умереть в этом злом месте.
Может быть, смерть в основном из этого и состояла: из страдания, усталости, отчаяния и простого привыкания к самой ее идее через серию шагов к неизбежному концу. Кому выпала роскошь скончаться дома, в постели, в окружении любимых людей, в радости, что их жизнь была счастливой и послужила какой-то цели? С каких это пор смерть заботилась о личностном росте или времени? Может, никакого времени и не было вовсе.
Мысли Стефани, казалось, сделались слишком огромными для ее черепа и утомили ее, сделали вялой.
«Сможешь выспаться, когда умрешь.
Или нет?»
На мгновение возникшее желание вскрыть запястье и покончить с жизнью заставило Стефани содрогнуться, и она отогнала эту мысль. Нет, она не думала, что сможет убить себя. Пока нет. Но еще пара дней – и, может быть, она станет более благосклонна к этой идее.
«Я так не уйду».
Бесстрастно и нехарактерно для себя, словно какая-то темная и хитроумная рептилия свернулась у нее в голове и нашептывала советы, Стефани решила, что лучше быть убитой после того, как нанесешь ужасную рану своему убийце. А если она умрет злой и мстящей, то, возможно, такой и останется, а не жертвой, влачащей жалкое и вечное существование в этих ужасных стенах.
