Эта проблема со временем никуда не девается, как хорошо видно на примере Франции. Там мусульмане составляют по меньшей мере 8 % населения, а по примерным прогнозам исследовательского центра Пью, Британия достигнет этого показателя к 2030 году
[1330]. По оценкам французских властей, в стране проживает 11 400 радикальных исламистов – гораздо больше, чем возможно эффективно держать под надзором. По мнению Фархада Хосрохавара, мусульмане составляют не менее 70–80 % заключенных в тюрьмах, расположенных на окраинах французских городов, и 40 % заключенных всех французских тюрем в возрасте от 18 до 24 лет
[1331]. Согласно официальным данным, в 2013 году 27 % населения французских тюрем соблюдали пост во время месяца Рамадана
[1332]. Положение осложняется еще и ростом миграции в Европу из Северной Африки, стран Ближнего Востока и Южной Азии: в частности, только в 2015 году в Германию прибыло более миллиона беженцев, ищущих политического убежища, и экономических мигрантов. Подавляющее большинство этих беженцев отдают предпочтение шариату: например, это 84 % пакистанцев и 91 % иракцев. Из этих приверженцев исламского права три четверти пакистанцев и более чем две пятых иракцев поддерживают смертную казнь за вероотступничество
[1333]. Если даже “Исламское государство” и потерпит поражение в Ираке и Сирии (что кажется вероятным), созданная им в киберпространстве и на Западе сеть продолжит существовать, и в этой токсичной среде и дальше будут множиться пропагандирующие джихад мемы, толкая все новых и новых неприкаянных мусульман на путь убийства и мученичества.
Глава 56
9.11.2016
Большинство людей выходит в интернет не для того, чтобы участвовать во флэшмобах или смотреть, как кому-то отрубают головы. Они сплетничают, делают покупки, делятся картинками, анекдотами, просматривают короткие видео (футбольные голы, котики, секс). Все нервные проводящие пути, проторенные в ходе эволюции, сделали нас безудержно восприимчивыми к нескончаемым стимулам и тычкам в виде твитов, которые размещают электронные группы наших друзей. Сети потакают нашему самолюбованию (селфи), нашей привычке быстро переключать внимание (140 знаков) и нашей, по-видимому, ненасытной жажде узнавать что-то новое о знаменитостях, которых прославило телевидение с его реалити-шоу. Вот что придает опознаваемые черты современной демократии. Что могло бы приковать наше внимание, пусть даже ненадолго, к скучному вопросу: как нами будут править – или хотя бы кто? Сегодня, говоря о популизме
[1334], мы иногда имеем в виду всего лишь такую политику, которая уловима и доступна для понимания простого человека с улицы – а точнее, для мужчин или женщин на диване. Внимание этих людей постоянно судорожно скачет от плоского экрана телевизора на лэптоп, от лэптопа к смартфону, от смартфона к планшету – и обратно к телевизору. А на работе эти люди сидят перед настольным компьютером, но большую часть времени утыкаются в смартфоны и обмениваются между собой многозначительными личными сообщениями.
В развитых странах многие люди остаются онлайн вообще все время, пока не спят. Больше двух пятых американцев, по их словам, постоянно проверяют электронную почту, текстовые сообщения и аккаунты в соцсетях
[1335]. С мая 2012 по май 2016 года количество обладателей смартфонов в Великобритании взлетело с 52 до 81 % взрослого населения. Теперь смартфоны имеются у девяти из десяти британцев в возрасте от 18 до 44 лет. Они постоянно и машинально утыкаются в эти устройства – и дома, и на работе, и по пути туда или обратно. Больше двух третей не расстаются со смартфонами, даже ужиная с семьей. Они откладывают гаджеты, только когда ложатся спать, но даже это дается им нелегко. Больше половины британцев, имеющих смартфоны, тянутся к ним через полчаса после того, как выключили свет, четверть – через двадцать пять минут, и каждый десятый – и того раньше. Опять-таки четверть заглядывают в смартфоны сразу же, как только проснутся, треть – через пять минут после пробуждения, и половина – через четверть часа
[1336]. Американцы подсели на тот же крючок не менее крепко. Еще в 2009 году среднестатистический американец связывался с кем-нибудь по мобильному телефону 195 дней в году, отправлял или получал СМС 125 дней в году, пользовался электронной почтой 72 дня в год, мгновенными сообщениями – 55 дней в году и контактировал с кем-либо при помощи сайтов соцсетей 39 дней в году
[1337]. В 2012 году американцы обращались к своим мобильным телефонам по 150 раз в день. В 2016-м они уже проводили в среднем по пять часов в день, уткнувшись в телефоны. Ни одна теория о популистском бунте, захлестнувшем Европу и США после 2008 года, не будет полной, если она пройдет мимо этой поразительной трансформации публичного пространства, которую вполне можно было бы назвать тотальным вторжением в личное пространство.
Без сомнения, значительно выросшие симпатии к популистам со стороны как левых, как и правых частично объясняются революцией падающих экономических ожиданий, о которой шла речь выше
[1338]. Без сомнения, культурная негативная реакция на мультикультурализм логично дополняла протест против экономической глобализации
[1339]. И все же, как заметила Рени Диреста, цифровая толпа 2010-х коренным образом отличается от толпы 1930-х, которая так завораживала и одновременно ужасала Элиаса Канетти
[1340]:
1. Толпа всегда хочет расти – и всегда может, если ей не мешают физически.
2. Внутри толпы всегда равенство – но заодно и больше обмана, подозрений и манипуляций.
