Илл. 49. Сатирические графики сетей главных американских технологических компаний.
Наконец, в-третьих, печатный станок подорвал религиозную жизнь западного христианского мира раньше, чем сказались другие революционные последствия его появления. Интернет же начал с того, что подорвал торговлю. Лишь с недавних пор он начал подрывать политику, а если говорить о религии, то всерьез ему удалось навредить только одному вероучению – исламу. Как мы видели, сети сыграли ключевую роль в том, что произошло в американской политике в 2016 году. Возникла массовая сеть сторонников Трампа, которую руководители его избирательной кампании создавали (и которая создавалась сама) на платформах Facebook, Twitter и Breitbart. Это были “забытые” мужчины и женщины, которые 8 ноября, в день голосования, выступили против “глобальных особых интересов” и “неспособного и коррумпированного политического истеблишмента”, воплощенного в их глазах соперницей Трампа. Свою роль сыграла здесь и джихадистская сеть: вдохновлявшиеся ИГИЛ теракты, происходившие в год выборов, придавали убедительность обещаниям Трампа “ликвидировать сети сторонников радикального ислама в США” и запретить мусульманам въезд в страну.
Главный парадокс эпохи воплотился в самой фигуре Трампа – очень богатого человека, который в то же время уверенно выступал в роли демагога. Он являлся одновременно малым олигархом и крупным брендом. Отмечалось, что “еще ни один американский президент не вступал в должность, имея столь гигантскую сеть предприятий, инвестиций и корпоративных связей, какие успел нажить Дональд Дж. Трамп, у которого, насколько известно, имеются деловые отношения с полутора тысячами лиц и организаций”
[1409]. В то же время кампания Трампа добилась успеха там, где его противникам не удалось эффективно воспользоваться сетями Кремниевой долины, – к замешательству людей, которые владели этими сетями и потому думали, будто контролируют их. В первые недели после состоявшихся выборов их душевные терзания всем бросались в глаза. Google поначалу пытался заигрывать с новой администрацией, но потом осудил президентское распоряжение ограничить въезд и иммиграцию в США из нескольких стран с преобладающим мусульманским населением
[1410]. Марк Цукерберг не явился на встречу с новым президентом, где присутствовали высшие руководители других технологических компаний. Возможно, его несколько утешила мысль, что антитрамповский “Женский марш” был организован тоже через Facebook
[1411]. Трудно поверить, что рано или поздно не произойдет какого-либо столкновения между администрацией Трампа и крупными ИКТ-компаниями, особенно если она отменит решение предыдущей администрации, принятое в 2015 году, о том, что Федеральная комиссия связи США (Federal Communications Commission) должна регулировать интернет как коммунальное предприятие – вроде старой железнодорожной или телефонной сети. Наблюдается явный конфликт интересов между телекоммуникационными и кабельными компаниями и жадными до полос вещания платформами и поставщиками информации вроде Netflix, а камнем преткновения является сетевой нейтралитет (принцип, согласно которому ко всем единицам информации следует относиться одинаково, независимо от их содержания или ценности)
[1412]. Возможно, следующим шагом Трампа станут антимонопольные постановления, направленные против компаний FANG.
Однако в двух отношениях ясно прослеживается сходство между нашим временем и тем революционным периодом, что последовал за изобретением книгопечатания. Во-первых, как и печатный станок, современная информационная технология изменяет не только рынок – совсем недавно, например, она облегчила совместное пользование автомобилями и квартирами (точнее, их краткосрочную аренду), – но и пространство общественной дискуссии. Никогда прежде такое огромное количество людей не объединялось в мгновенно реагирующую сеть, по которой мемы
[1413] способны распространяться даже быстрее, чем природные вирусы
[1414]. Однако представление о том, что, подключив весь мир к интернету, можно создать утопическое “государство сетян”, равноправных в киберпространстве, всегда оставалось лишь фантазией – таким же обольщением, как и мечта Мартина Лютера о “всеобщем священстве верующих”. В действительности глобальная сеть превратилась в передаточный механизм для всевозможных маний и страхов – точно так же, как из-за появления типографий и распространения грамотности ненадолго размножились эсхатологические секты и люди массово помешались на охоте на ведьм. Зверства ИГИЛ выглядят не такими исключительными, если сравнить их с жестокостями, какие творили некоторые правительства и секты в Европе XVI и XVII веков
[1415]. Вполне вероятным последствием кажется и рост уровня политически мотивированного насилия как в США, так, пожалуй, и в некоторых странах Европы
[1416]. Во-вторых, как и в эпоху Реформации и последовавший за ней период, в наше время наблюдается размывание территориального суверенитета
[1417]. В XVI и XVII веках Европу захлестнула череда религиозных войн, потому что принцип, сформулированный в Аугсбургском мирном договоре (1555) – cuius regio, eius religio (чья страна, того и вера), – сплошь и рядом демонстративно нарушался. В XXI веке мы наблюдаем схожий феномен: одни государства все чаще вмешиваются во внутренние дела других суверенных государств.
