Была, наконец, и третья сеть, впутавшаяся в президентские выборы 2016 года в США, а именно российская разведывательная сеть. На момент написания этих строк уже ясно, что российское правительство сделало все возможное, чтобы нанести максимальный урон репутации Хиллари Клинтон: хакеры воспользовались тем, что она пересылала секретную информацию по обычной, недостаточно защищенной почте, а затем, по каналу WikiLeaks украденные материалы попали в американские СМИ
[1418]. Зайдя на сайт WikiLeaks, можно попасть в “зал трофеев”, добытых в ходе этой операции. Там есть и “архив электронных писем Хиллари Клинтон”, и “электронные письма [Джона] Подесты”. Конечно, не все обнародованные материалы – американские. Но вы не найдете там хоть каких-нибудь утечек, компрометирующих российское правительство. Пусть Джулиан Ассанж по-прежнему укрывается в посольстве Эквадора в Лондоне, в действительности он живет почетным гостем президента Владимира Путина в диковинной стране КиберСибири
[1419] – в сумеречной зоне, населенной онлайн-агентами российских спецслужб.
Российские хакеры и тролли представляют для американской демократии примерно такую же угрозу, какую священники-иезуиты представляли для английской Реформации: это угроза изнутри, поддерживаемая извне. “Наступил переломный момент”, – заявил адмирал Майкл С. Роджерс, возглавляющий АНБ и Кибернетическое командование США
[1420]. По мнению главы национальной разведки, киберактивность относится к числу опаснейших угроз. И WikiLeaks – лишь малая часть этой огромной проблемы. Один только Пентагон ежедневно фиксирует более 10 миллионов попыток вторжения
[1421]. Конечно, бóльшая часть действий, которые СМИ называют кибератаками, – всего лишь попытки шпионажа. Чтобы понять истинный потенциал кибервойны, нужно вообразить такую атаку, которая охватила бы значительную часть энергетической системы США. И такой сценарий – отнюдь не беспочвенная фантазия. Нечто подобное произошло в декабре 2015 года с электроэнергетическими компаниями Украины: их поразила вредоносная хакерская программа BlackEnergy.
Ученые-компьютерщики поняли, какой разрушительный потенциал таит в себе кибервойна, еще на заре существования интернета. Поначалу хаос сеяли совсем юные хакеры – гики вроде Роберта Таппана Морриса, который чуть не уничтожил Всемирную паутину в ноябре 1988 года, выпустив на волю чрезвычайно заразную программу-червя
[1422], или канадского пятнадцатилетнего хакера по прозвищу Mafia Boy, который в феврале 2000-го обрушил сайт Yahoo. Blaster, Brain, Melissa, Iloveyou, Slammer, Sobig – сами названия ранних вирусов выдавали крайнюю юность их создателей
[1423]. Многие кибератаки до сих пор совершаются негосударственными субъектами: подростками-вандалами, преступниками, “хактивистами” или террористическими организациями. (Атака, совершенная 21 октября 2016 года на Dynamic Network Services Inc., поставщика службы доменных имен, с использованием веб-камер китайского производства в качестве ботов, почти наверняка относилась к случаям вандализма
[1424].) Однако громче всего в 2016 году заявила о себе на удивление окрепшая КиберСибирь.
Конечно же, превосходство в киберовойнах должно оставаться за страной, создавшей интернет. США начали вести их еще в пору первого президентского срока Рейгана
[1425]. Во время вторжения в Ирак в 2003 году американские шпионы проникали в сети противника и рассылали иракским генералам сообщения с требованиями сдаваться
[1426]. Спустя семь лет США совместно с Израилем натравили вирус Stuxnet на иранский ядерный центр по обогащению урана
[1427]. Проблема не только в том, что в эту игру могут играть сразу двое. Проблема еще и в том, что никто не знает, сколько людей одновременно могут играть в самые разные кибернетические игры. За последние годы США подвергались кибератакам из Ирана, Северной Кореи и Китая. Впрочем, эти атаки были направлены против конкретных компаний (например, против Sony Pictures), а не против американского правительства. Россия же первой развязала войну непосредственно против правительства США, стремясь компенсировать свой относительный упадок в экономической и военно-промышленной сферах и пользуясь “широкими асимметричными возможностями”, какие предоставляет интернет, для “уменьшения боевого потенциала противника”
[1428]. Российские хакеры постигли азы кибервоенного дела, потренировавшись вначале на Эстонии, Грузии и Украине. А в 2017 году Кремль предпринял наступление на американскую политическую систему, используя в качестве ширмы не только сайт WikiLeaks, но и румынского блогера Guccifer 2.0
[1429].
Оставим в стороне вопрос о том, действительно ли российское вмешательство – а не фальшивые новости, о которых шла речь в предыдущей главе, – решило исход выборов в пользу Трампа; достаточно сказать, что оно сыграло ему на руку, хотя и фальшивые, и правдивые новости, вредившие репутации Клинтон, вполне могли бы распространяться и без участия России. Оставим в стороне и другие, пока еще не разрешенные вопросы о том, сколько человек из тех, кто проводил кампанию Трампа, были замешаны в российскую операцию и много ли они знали
[1430]. Важно то, что Москва оставалась невозмутима. Для специалистов по национальной безопасности это лишь одна из сторон кибервойны, которая ставит их в тупик. Привыкнув к изящным теориям о “взаимно гарантированном уничтожении”, возникшим еще в пору холодной войны, они с трудом пытаются разработать доктрину совершенно иной разновидности конфликта, в котором имеется бесконечное число потенциальных противников, причем многих из них трудно опознать, и существует множество возможных степеней разрушения. В 2010 году заместитель министра обороны Уильям Линн заметил: “У выпущенной ракеты есть обратный адрес, а у компьютерного вируса он обычно отсутствует”. По мнению Джозефа Ная из Гарвардской школы Кеннеди, спасительным выходом могло бы стать сдерживание – но только в том случае, если США готовы устроить показательную расправу над агрессором. Най предлагает еще три варианта: укреплять кибербезопасность, пытаться вовлечь потенциальных агрессоров в торговые и иные отношения (чтобы кибератаки били бумерангом по ним же самим) и устанавливать глобальные запреты на киберпреступления – вроде тех, которые уже (почти) свели на нет угрозу применения биологического и химического оружия
[1431]. Этот анализ не очень утешителен. Учитывая огромное количество киберагрессоров, защита, похоже, просто обречена отставать от нападения, переворачивая с ног на голову обычную военную логику. А русские оказались безразличны и к вовлечению, и к запретам, хотя к более сговорчивому Китаю подход Ная, пожалуй, и применим. Больше того, преследуя свои цели, российское правительство, по-видимому, охотно идет на сотрудничество даже с организованными преступниками
[1432].
