– Зачем тебе нужно все контролировать?
– Мне не нужно все контролировать. Мне нужно знать, что ты меня любишь. Потому что если нет, то я… ну, тогда я… Глеб, я не знаю, что тогда я… Но скажи, разве ты не заметил, что у нас целый месяц ничего не было, мы целый месяц не… Разве у нас когда-нибудь так бывало?..
– Ну, уж это точно из-за тебя. Это ты не хочешь.
– Я не хочу?! Я не «не хочу», а не могу! Я не могу, если не чувствую, что ты меня любишь. Для меня это уже не наша любовь, а просто секс, а просто секс мне не нужен. Мой мир рухнул… Я всегда думала, что ты не можешь меня разлюбить.
– Конечно, не могу, ну хватит уже, – вяло отозвался Глеб и вдруг рассердился, повысил голос: – Знаешь, мне тоже есть что тебе сказать. А может быть, ты сама во всем виновата? Может, я не гожусь на ту роль, которую ты мне придумала? Ты выглядишь как жертва, а на самом деле ты меня используешь! Да, используешь для своих целей – чтобы у тебя была великая любовь. И хватит уже вот этого «ты меня любишь, ты меня не любишь». У тебя не ревность, а самый настоящий невроз.
– У меня невроз?! Невроз?.. Да, наверное, у меня невроз. Если честно, я просто схожу с ума. Вот ты сейчас уйдешь, а я могу залезть в твои бумаги, в твои карманы, осмотреть твою одежду… Прости, но я так и делаю каждый день. И телефон твой смотрю, ты засыпаешь, а я думаю – сейчас посмотрю твои сообщения, нет, не буду, тихонечко встаю и смотрю. Это меня измучило, но я ничего не могу с собой поделать. Ты лучше не приноси домой телефон.
– Ты за мной шпионишь? Какие улики ты хочешь найти, сыщик?
– О господи, не знаю… Что-то, что даст мне ответ – да или нет.
– Ты окончательно съехала с катушек. Тебе нужно лечиться.
– Да, точно, мне нужно лечиться. Ты уходишь, а я представляю, как ты выходишь из дома, садишься в машину, едешь… и где-то на перекрестке тебя ждет Беата. Она садится к тебе, вы едете в гостиницу… Я представляю во всех подробностях, что происходит дальше, и меня тут же начинает тошнить. И тогда я должна сразу же узнать, где ты. Я звоню тебе под каким-то предлогом, слышу твой голос и успокаиваюсь: значит, ты сейчас не с ней. Я успокаиваюсь. На время. Думаю: «Вот дура, все придумала». Через час думаю: «Вот дура, не хочешь признать, что это правда».
– Сходи к врачу, тебе выпишут лекарство. Не бойся, я ей не нужен. Ей нужен миллионер для жизни и много мужчин для тонуса. Ей знаешь, что нужно? Чтобы мужчина сказал ей: «Я тебя люблю». Она охотник за черепами. Как только сказал «я тебя люблю» – все, дальше ей не интересно, череп повесила на пояс и вперед к новым победам. Комплексы, что ли? Это ведь ты у нас идеальная девочка, а у всех остальных комплексы и прыщи…
– Можно я спрошу в последний раз?.. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты восхищался только мной, но я понимаю, что это детский эгоизм: я не должна обижаться, если Беата кажется тебе красивой. Она красивая, остроумная и притягивает к себе мужчин, как магнит. Я просто должна знать. У вас с Беатой что-то было? Да или нет?..
– Нет.
– Нет?.. Ты меня любишь?! – беспомощно вскрикнула Эмма.
На этих словах отец повернулся, держась за стену, и зашаркал по коридору, стараясь не стучать палкой. У него, как сказал бы его чужой сын Давид, вследствие нового опыта образовывались новые нейронные связи. Эмма читала отцу письма Давида, в которых он писал ей в утешение: мозг хранит в себе огромный ресурс, нейронные сети могут меняться в течение жизни, и даже после инсульта нейроны способны вырастить дендриты, отростки нервных клеток, передающие импульсы от нейрона к нейрону, для компенсации потерянных связей. Отец думал: «Если бы я мог сказать ей. На меня когда-то тоже так кричали. Я так же молчал, считая “какая же глупость и пошлость – вот так требовать любви”. Но я ведь не знал, что чем больней человеку, тем более глупым и пошлым он выглядит. Теперь знаю, что умна только ложь, а настоящая боль выглядит глупой и пошлой. Знаю, как точно передают страдание пошлые слова “сердце мое за нее обливается кровью”. Неужели ему жалко этих глупых, ничего не значащих слов “я тебя люблю”?.. Если бы я мог сказать ему, попросить…»
…Мозг профессора очень старался, но быстро уставал. У профессора, как говорил лечащий врач, были «ментальные затруднения», раньше он думал быстро и мыслей было много, а теперь часто бывало так, что только одна мысль, и он ее думал старательно и медленно.
Сейчас он думал: «Если бы я знал, что это так больно, я бы…» На этом мысль приостановилась и запуталась: что бы он – в свое время вел бы себя иначе? Или сейчас сказал бы Эмме, что страдание бессильно выразить себя, что Глеб считает ее боль тоскливым беспомощным нытьем, и пусть она прекратит это свое рвущееся из сердца «как же так, мы с тобой, ты и я»? Но как сказать? Если никто тебя не понимает, как сказать?..
И вот уже осталась одна-единственная мысль, пошла пунктиром, расталкивая другие мысли, и вскоре заполонила все: «Моя бедная девочка, бедная моя девочка…»
… – Конечно люблю, – сказал Глеб.
– Нет, скажи не так. Ты говоришь, как будто отмахиваешься. Скажи, как раньше.
– Я тебя люблю.
– Нет. Это звучит, как будто ты мне уступаешь, а раньше ты говорил…
– Я тебя люблю… Так нормально?
21 сентября – 23 октября
Дорогой Давид!
Я так долго тебе не писала. Не могла писать, что у нас все хорошо. Все это время я думала, что у Глеба роман с Беатой. Не буду вдаваться в неприятные подробности, я же всегда хочу выставить себя в приличном свете…
Сегодня я вдруг, неожиданно для себя, превратилась в фурию, как будто упала в лужу самого унизительного бабского отчаяния, с этими своими обвинениями – ты, ты, ты… Сегодня утром мы с ним поговорили откровенно, Глеб дал мне понять, что может быть откровенным только со мной, что мы по-прежнему самые близкие люди. И главное, он твердо сказал: «Нет, ничего не было». Конечно, я ему верю: я хорошо знаю все его выражения лица, тон голоса: он так сказал, что это не может быть неправдой.
Но знаешь, мне это хороший урок. Я поняла, что я ужасная эгоистка. Все это время думала: «Мой мир рухнул». Но ведь это был мой мир.
Я говорила себе: «Я не думала, я не знала, не представляла…» Я, я, я!.. А Глеб со мной – не одно, мы отдельные люди. Я помню, как Димочка плакал, когда я выходила из комнаты. Ему нужно было меня присвоить и не отпускать, он думал, что не сможет выжить без меня. Я вела себя с Глебом как младенец: возмущалась, что моя собственность вдруг повела себя иначе, чем я рассчитывала. Как будто Глеб – взбунтовавшийся диван…
В общем, я поняла – мне пора повзрослеть. Снять зеленые очки, посмотреть без очков на Изумрудный город. И понять – другой человек тоже что-то чувствует, не только я. И если ему вдруг стал интересен кто-то, кроме меня, это не обязательно любовь, предательство, вот это все. Но, знаешь, если бы я поняла, что у них действительно был роман, я бы, вот честно, не пережила.
Но сейчас все плохое позади, я очень счастлива!
