Услышав движение за дверью, заточенный вдруг ожил, вскочил на ноги, прильнул к толстому стеклу, буквально завыл:
– Эй, эй, доктор! Или кто ты там, мать твою… Ты, наверное, мне дозу принес? Так давай же, чего медлишь!
– Какую еще дозу? – с негодованием выкрикнул Хазаров и показал узнику кулак.
Того это не удивило и тем более не испугало. Он расхохотался как безумный и показал в ответ Хазарову два огромных кулака в ссадинах и шрамах. Некоторые ссадины кровоточили, мужчина за дверью слизывал с них кровь, плевался, хохотал и подмигивал Марату Ивановичу. Психов, алкоголиков, всевозможных шизофреников Марат Иванович видел за свою жизнь великое множество. Как-никак он являлся автором трех книг, одна из которых даже использовалась в медицинских учреждениях как учебное пособие.
– Тебя как зовут? – спросил главврач.
– Рублев, Рублев Борис Иванович, – Комбат четко, словно перед ним был генерал, вытянулся во фронт, прижал руки по швам и заговорил, вскинув голову. Но возбуждение узника было недолгим.
– За что ты здесь сидишь, Рублев, а? – спросил психиатр.
– Мне здесь хорошо, меня здесь кормят.
«Да, он точно конченый», – решил Хазаров, глядя в пустые, без блеска мысли безумные глаза узника.
– А кто тебя здесь держит?
– Как это кто – капитан Советской Армии Валерий Грязной.
– Какой еще капитан? – уточнил Марат Иванович.
– Капитан десантных войск четырнадцатой бригады специального назначения.
– Какой к черту бригады? – громко крикнул Хазаров.
– Десантной, десантной, – дважды произнес Комбат вялым, бесцветным голосом.
Марат Иванович услышал гулкие шаги, а затем, обернувшись, увидел, что к нему бежит с перекошенным от ярости лицом Валерий Грязнов.
– Слушай, Марат Иванович, об этом мы с тобой не договаривались.
– Да, не договаривались, – закричал Хазаров, – но и я с тобой, Грязнов, об этом не договаривался. Ты этого урода сюда приволок, ты с ним и разбирайся, как можно скорее! Мне все это надоело, вот здесь уже твои причуды и выдумки! Вот здесь! Вот здесь! – и главврач ребром ладони провел по собственной шее.
– Не кипятись, Марат Иванович, пара дней, может, пара-тройка, и этого придурка здесь не будет. Ты же видишь, он конченый.
– А если он убежит, кому-нибудь расскажет, что тогда, Грязнов?
– Эй, ты знаешь, где находишься? – постучал по стеклу костяшками пальцев Грязнов.
– Никак нет, – услышал он в ответ голос Рублева. Тот сидел под дверью и, задрав голову, смотрел на светящееся стекло.
– Вот видишь, Марат Иванович, а ты волнуешься. Он ни хрена не знает, даже, наверное, забыл собственное имя и фамилию.
– Нет, Валерий, свое имя он помнит. Кстати, твое тоже помнит. Я вот, поверь, даже и не знал, что ты – отставной капитан десантных войск.
Грязнов немного побледнел, а затем, отвернувшись, сплюнул под ноги и растер собственный плевок.
– И что из того? У каждого в биографии есть хорошие страницы и не очень.
– Ну ладно, о хороших и плохих страницах в биографии поговорим в другой раз, а сейчас послушай меня, Валерий, убери его отсюда. И чем быстрее ты это сделаешь, тем будет лучше для нас. Кстати, жена Шнайдера скандалит, говорит, твой пленник и возня вокруг него действуют на нервы Шнайдеру, что не дает ему никак выздороветь.
– Ладно, уберу. Что ты меня пилишь, Марат Иванович, словно я чурбан, а ты циркулярка? Трахать ее некому, вот и скандалит.
– Я бы тебе и слова не сказал, но ты же сам должен понимать, дело налаживается, я еще клиентов на операции нашел. Все люди богатые, два клиента с Востока, один голландец и один швед. И с обоих азиатов и с европейцев можно сорвать хорошие деньги. На круг миллион долларов получится, а как тебе такая перспектива?
– Нормальная перспектива, – Грязнов потер ладонь о ладонь, словно бы они говорили о какой-то пустяковой сделке, не связанной с человеческими жизнями, словно договаривались о продаже четырех ящиков кока-колы.
– Видишь, перспективы, можно сказать, прекрасные.
А ты занимаешься черт знает чем, лучше бы доноров подбирал. Я тебе все расскажу, дам параметры, данные, занялся бы этим делом!
– Конечно займусь, Марат Иванович, работа прежде всего. А это просто мой старый должник.
– Сдается мне, Валерий, что не он твой должник, а ты его.
– Можно и так сказать. От перемены слов значение не меняется, смысл остается прежним. Он мой враг.
– Не люблю я таких дел. Ты же знаешь, я врач, человек гуманной профессии…
– Марат Иванович, ты еще скажи…
– И скажу, Грязнов, клятву Гиппократа давал, – мужчины, глядя в глаза друг другу, рассмеялись, и рассмеялись не злобно. – Но и ты присягу давал, так что его убери, убери. У меня, кстати, дела, пойду гляну на Шнайдера, поговорю с хирургом.
– Давай, – Грязнов припал к стеклу и принялся рассматривать своего пленника.
Лицо Грязнова стало как у ребенка, который рассматривает пойманного и посаженного им же самим жука в стеклянную банку, накрытую капроновой крышкой. Комбат в его понимании уже не был человеком, он являлся букашкой, козявкой, которая стоит только любопытства, ножками перебирает, ручками машет, даже говорить умеет.
– Еще неделю, и ты говорить перестанешь. Ты все забудешь, все!
* * *
Хазаров вошел в подземный госпиталь, прикрыв за собой дверь. А по коридору быстрым шагом двигался к камере, где был заточен Борис Рублев, санитар Хер Голова.
Уже второй день он был счастлив, ему удавалось сохранить часть наркотика из выданного Грязновым. Валерий следил за руками своего подручного уже не так тщательно, как раньше. Хер Голова научился прикрывать низ ампулы пальцами, пряча часть дозы. И после укола Комбату он делал инъекцию себе.
– Иди сюда, – завидев его, махнул рукой Грязнов. – Как ты думаешь, Хер Голова, сейчас ему дозу двинуть или подождем немного?
Лысый санитар выпятил толстую, мокрую от слюны губу, почти коснувшись ею кончика носа.
– Сейчас надо, уже страдает, – гримасничая, как огромная жаба, произнес он, пытаясь через плечо Грязнова заглянуть в камеру.
– А я думаю, подождать надо.
– Нет, не надо, а то окочурится. Вон как его скрутило, вон как ломает. Сейчас по стене поползет червяком…
– Комбат лежал в углу, свернувшись, как говорится, в бараний рог, заплетя ногу за ногу, поджав их к груди и обхватив колени руками. Все его тело тряслось, голова билась о стену.
– Точно, ломает, – философски заметил Грязнов, опуская руку в карман куртки. – Что ж, тогда вколи.