– Я могу подтолкнуть...
– Нет, нет.
Молочный фургон, подпрыгивая и грохоча, выехал из лесу.
– Может, я...
– Нет.
И все трясла головой, супилась и говорила" «нет», будто билась над ускользавшей от решенья задачей.
– Ну, тогда я...
Вдруг тьма рассеялась. Поразительно, жутковато – такая резкость перемены, как в радио с не исправными лампами: звук – вот он, только что был и – р-раз – щелк – ущелкивает куда-то. Взгляд сосредоточился на мне, улыбка открыла золотое сверканье.
– А-а, старина Ктотэм! Что? Девочку высматриваешь в лесу?
Я вспомнил всю историю с Эви Бабакумб и почувствовал, что багрово краснею. И отшатнулся, как мечом обороняясь тростью.
– Ну а как фортепьяно, дитя мое?
– Никак.
– Есть кое-что поинтересней, а?
Я чувствовал, как лоб у меня покрылся испариной...
– Химия, физика. Знаете что? Я сейчас иду в Стилборн. К сожалению, это довольно долго. Может, меня кто-то подбросит. Может, за вами прислать Генри?
Она запрокинула голову и расхохоталась.
– А знаешь, Ктотэм? Он ведь всегда сам возится с моей машиной, бензин накачивает и меняет все эти штуки внутри, ну, как их, не знаю. И сам всегда ее чистит, моет. Наденет спецовку и лезет под нее, как тогда, когда он...
– Так я пришлю его, мисс Долиш. Или мне лучше остаться? Нет? Вы уверены? Вы не боитесь одна тут?..
– Тут, в лесу?
Она снова расхохоталась. Потом, сразу, лицо потемнело, потухли, застыли глаза.
– Мне ничего не грозит. Кому нужна такая старуха? Мне ничего не грозит.
– Я постараюсь поскорей.
Я зашагал по проселку кратчайшим путем к Стилборну. Не доходя до поворота, я оглянулся и помахал, чтоб ее подбодрить, но она не видела меня. Стояла возле машины и смотрела в лес. Добравшись до плавной дуги шоссе, я метров за сто увидел приближающийся драндулет Генри. Я кричал и махал Пружинке, тщась изобразить семафор. Я кричал и махал драндулету. Генри проехал мимо, не заметив меня, в темном двубортном костюме и фетровой шляпе, – проехал мимо, скорбно уставясь вперед сквозь ветровое стекло. Я постоял, пока не увидел, как он притормозил рядом с Пружинкой.
За ужином, когда меня расспрашивали о прогулке, мама была вся внимание. Когда я отчитывался о встрече с Пружинкой, кивала и мрачно усмехалась. Папа глянул на нее сквозь очки.
– Ухудшение.
Я смотрел на него, на нее.
– Ухудшение? О чем ты? В чем дело?
Мама отмахнулась от моего вопроса.
– Я знала, что этим кончится, когда он своего добьется.
– Будет тебе, – сказал папа веско, налегая на пирог с мясом. – Будет. Чем ей плохо? Десять раз вернула все сполна. Надо отдать должное Генри Уильямсу. У него отлично идут дела.
– Не то что у некоторых, – сказала мама вредным голосом. – Погодите, он еще полгорода скупит, за него я как раз не беспокоюсь.
Я принял это за тонкую ссылку на небогатый итог моего первого экзамена по химии и молчал. Папа молчал тоже. Мама завладела площадкой – но она к этому привыкла.
– Джеки Уильямс в Оксфорд не поедет, даже если окажется, что у него есть мозги, в чем я очень сомневаюсь. Сразу пойдет в бизнес. Так у них водится. Денег-то у него хватит его отправить, да зачем ему? А бедная мисс Долиш надрывается...
Тут папу прорвало.
– И вовсе ей это не нужно, – сказал он резко. – Да на одни проценты с того, что она вложила в его дело, она могла бы жить, как... в Борнмуте
[34]
могла бы жить, если бы хотела.
Мне стало скучно.
– Зато сегодня ей повезло. И на том спасибо. Правда, непонятно, почему молочник не остановился...
– Повезло? – сказал папа. – Повезло?
И мама – эхом:
– Повезло?
Они переглянулись, потом посмотрели на меня.
– Но она могла же застрять. У меня час заняла дорога. И если б не подоспел Генри... Да что такое?
Они снова смотрели друг на друга, мама с хитрой усмешкой.
– Оливер, детка, – сказала мама нежно. – Ты, конечно... Но тебя ведь давно не было. Все про нее знают – в том числе и молочник. Она была в ста метрах от перекрестка в лесу, да?
– Там телефон-автомат, – буркнул папа. – Она ему звонила.
Я отпихнул стул.
– Господи! Ну и ну!
– И никакого везения.
– Почему же она мне не могла сказать! То есть я-то, я же...
Мама громко расхохоталась. Потом стихла.
– Бедняжка, – вздохнула она. – Она от него хочет единственного – хоть капли внимания.
У меня все оборвалось внутри. Поздно, позже, чем у всех по соседству, кусочки – старые, новые – сложились в картинку у меня в голове. Я так и стоял с открытым ртом. Мне нечего было сказать. Но что-то они увидели в моем застывшем лице, потому что папа протянул руку – неловко – и положил на мой рукав.
– Мы совсем забыли, как много она для тебя значит, Оливер. Но понимаешь, сынок, с этими телефонами – она и раньше это делала.
Папин жест так не вязался с принятой у нас сдержанностью, что я перекосился и встал. Буркнул:
– Ну, если у нее хватает денег...
– Ах, – сказала мама загадочно. – Не в деньгах счастье. Когда-нибудь ты поймешь, Оливер.
Я остался в недоумении. При всей запутанности моих чувств, в последних маминых словах я смутно уловил некоторое противоречие с тем, что она говорила сначала. И впервые я понял, что она не только моя мама. Но еще и женщина. Это открытие совершенно сбивало меня с толку. Я стоял посреди прихожей, в перчатках, в шарфе, одним концом заброшенном на спину, и терзался от униженья, обиды, от какой-то боязни рампы: все мы выставлены на всеобщее обозрение, все друг на друге паразитируем, все мы ряженые и стесняемся своего маскарада. Я открыл входную дверь, убегая от маминой проницательности. А когда закрывал, услышал ее недодушенный смешок:
– Интересно, что она еще сочинит после телефонов-автоматов?
И теперь, когда мама мне присылала «Стилборнский вестник», я прилежно его изучал. И действительно, я узнал не только, что за органом была мисс К.С. Долиш, но на другой странице мисс К.С. Долиш облагалась штрафом в размере пяти фунтов, а потом и в размере десяти. Приезжая домой на каникулы, я видел иногда – но стараясь держаться подальше, – как она идет от гаража к дому походкой, бледно напоминающей о былой пружинистости. Я видел мрачность лица, сведенный рот, застывший взгляд.
– Бедняжка, – механически приговаривала мама.
