— Чтоб он в воду свалился, — в сердцах пробурчала Алина, узнав, что нам не придется сегодня свидеться с Калюжным. — Мы из-за него завтраком пожертвовали, а он… Чтоб он утонул, — повторила она свое проклятие.
— Г… не тонет, — напомнила я ей народную пословицу.
— Мерзавец, каких еще поискать надо. Он специально удрал, чтобы с нами не видеться. При встрече я ему все выскажу. Помяни мое слово, я его разорю, — пригрозила Алина. — А что? Насобираю в городе бомжей, воров и проституток, за путевки заплачу и пристрою их в группу Калюжного, пусть повеселятся на дармовщинку.
В присутствии администратора мы открыли номер Редькиной.
— Никогда не думала, что придется копаться в чужих вещах, — вздохнула я. — Дрожь берет от мысли, что еще вчера эти вещи носил человек, который наслаждался жизнью, любил и строил планы на будущее. И где он теперь, этот человек? В морге. И кроме простыни ему ничего не надо.
— Хорош философствовать, — одернула меня Алина. — Вот сумка. Раскрывай шкаф и складывай в нее все подряд.
Алина распахнула створки шкафа и поразилась нехитрым гардеробом покойной. Брюки, юбка и две блузки — все вещи недорогие и не очень высокого качества. Внизу на полке стояли туфельки со скошенными от долгой носки каблучками.
— Негусто, — хмыкнула Алина, снимая с вешалки блузки. — Секонд-хенд какой-то! Не понимаю Редькину. Вместо того чтобы доплачивать за пятизвездочную гостиницу, купила бы себе шмотье приличное. На те деньги, что она отдала Калюжному, можно столько тряпок купить.
— И бельишко тоже так себе, — я выгребла из комода пакет с простеньким трикотажным бельем. — И косметика из той, что продают на рынке.
— А это что? Неужели это можно носить?
Я обернулась. Алина доставала из полиэтиленового пакета массивный браслет цвета белого металла.
— Что это? Кольцо, на которое вешают гардины? Или ошейник для пинчера? Нет, вряд ли пинчер его станет носить. Шея к земле будет пригибаться. Ошейничек весит грамм двести.
Я подошла к Алине и, ощутив тяжесть, взяла в руки браслет. Тяжелый. Работа кустарная. Чудной орнамент: завитушки, цветочки, какое-то животное, то ли корова, то ли олень. Сомнительное украшение было покрыто серебристой эмалью. Скорее всего, браслет отлили из дешевого металла, а потом, чтобы придать ему вид серебра, покрасили серебряной краской.
— Тут еще сережки есть и бляха, наверное, чтобы на шею вешать, — Алина позвенела побрякушками и вновь спрятала их в пакет. — Давай браслет, положу все в сумку.
Так как вещей у Редькиной было мало, то номер мы освободили довольно скоро.
— И то хорошо, что у Редькиной вещей было немного, — сказала я. — Теперь пошли, навестим Куркова. Мне интересно, подтвердит ли он слова Аллы Трофимовой.
— Пошли. Если честно, я мало рассчитываю на то, что он захочет с нами разговаривать.
— Попытка не пытка.
С сумкой, некогда принадлежавшей покойной, мы направились к номеру Куркова Кузьмы Егоровича. После деликатного постукивания из-за двери послышался голос хозяина:
— Кто?
— Кузьма Егорович, откройте, пожалуйста. Вы нас знаете.
— Кто вы?
— Нас зовут Марина Клюквина и Алина Блинова. Мы к вам два дня назад заходили с Александром Максимовичем. Вы нас еще чаем хотели угостить. Вспомнили?
— Вспомнил, — замок щелкнул и дверь отворилась. На пороге, опершись о косяк, стоял Курков. — Только я вас хотел угостить не чаем, а коньяком, — сказал Кузьма Егорович и дыхнул на нас стойким запахом спиртного, — и от предложения своего не отказываюсь. Вы как?
— Мы бы смогли с вами поговорить? — спросила Алина.
— Да, буду рад, если мы совместим одно с другим, — он отступил назад, пропуская нас в номер.
Когда мы переступили порог номера, мне бросился в глаза страшный беспорядок. Рубашки, брюки, майки валялись прямо на полу. Простыни, подушки, покрывало свалены в кучу. Вряд ли в отеле «Геллерт» отсутствуют горничные. Скорее всего Кузьма Егорович не разрешил сделать в номере уборку, во всяком случае, сегодня.
— Присаживайтесь, — широким жестом Курков указал на диван, рядом с которым стоял журнальный стол.
Полупустая бутылка дорогого коньяка и один пузатый стаканчик с остатками коричневой жидкости на дне — вот и все, что было на столике. Кузьма пил один и без закуски.
— Сейчас, сейчас, — засуетился Курков. Он обвел блуждающим взглядом номер и, вскрикнув: — О! Знаю! — побежал в ванную, принес еще два стакана, дрожащей рукой разлил остатки коньяка. Крякнув: — Не чокаясь! — выпил залпом все, что было в стакане.
Я поднесла ко рту стакан и, наклонив, лизнула край.
— Кузьма Егорович, мы пришли с вами поговорить, — начала Алина.
— Вы не выпили, — заметил Курков, сверля нас обиженным взглядом. — Надо выпить. Царство небесное.
— Но… — я хотела сказать, что у нас еще много дел и нам нельзя расслабляться.
— Не бойтесь, пейте. У меня полный бар этого добра, — по-своему расценил мое замешательство Курков. — Хочу сегодня напиться.
— На вас так смерть Ирины Ивановны подействовала? — спросила Алина, наблюдая за тем, как Курков открывает дверцу мини-бара и достает из него еще одну бутылку, на этот раз виски.
— А на вас бы смерть близкого вам человека не подействовала? — вопросом на вопрос ответил Кузьма Егорович. — Ирина Ивановна — Ирочка — меня вчера утром от слепоты спасла, а вечером ее не стало, этого доброго, светлого человека, — он пьяно шмыгнул носом и посмотрел себе под ноги.
Автоматически я проследила за взглядом Куркова. На полу, рядом с диваном, лежала еще одна пустая бутылка из-под водки.
— Кузьма Егорович, может не стоит больше пить? — Алина потянулась к бутылке, чтобы ее забрать, но Курков прижал бутылку к себе. — Вам же плохо будет.
— А может, я и хочу, чтобы мне плохо было. Очень плохо. Так, как плохо было тем, кто жил и живет со мною рядом.
— Ну что вы такое говорите? Кому плохо с вами? Вы умный, обаятельный и добрый человек. Вы можете приносить только радость.
— Я приношу одни несчастья, — трагически зашептал Курков, наклоняясь и дыша на нас коньячным перегаром. — Я Синяя борода. Я граф Дракула. Смерть настегает всех, кто приближается ко мне близко.
От его признания у меня пробежал мороз по коже.
— Не придумывайте, — одернула Куркова Алина. — Вы выпили, вам все видится в черном цвете. Возьмите себя в руки. Нельзя убиваться по человеку, которого вы практически не знали. Так ведь?
— Можно, — не согласился Курков. — Я чувствовал, что Ира — моя женщина. Она еще не знала, а я уже знал. Я не должен был подпускать ее к себе, не должен, не имел права. Нет, нет и еще раз нет, это мое упущение, — словно в бреду, повторял он. — Ее убили из-за меня.
