О том, что Оуэн Оливер вышел на свободу, я узнал, находясь за границей. Мне рассказали об этом мои родители незадолго до своей гибели. Когда их не стало, я вернулся домой, но остаться в Вудвью не планировал, пока не встретил Миллисент. И ее согласие на первое свидание со мной я объяснил тем, что она была в наших краях «новенькой» и никого больше не знала.
Иногда я и сейчас так думаю.
К тому времени Оуэн Оливер уже бесследно исчез, как будто канул в Лету. Но каждый год, в годовщину его освобождения из-под стражи, его лицо появлялось во всех новостных репортажах. И с годами Оуэн превратился в нашего местечкового монстра, пугало, серийного убийцу. А, в конце концов, и вовсе стал легендой – слишком страшной для того, чтобы в нее хотелось верить.
– Прошло семнадцать лет после его последнего убийства, – замечаю я.
– На самом деле восемнадцать. Восемнадцать лет назад этого же месяца пропала его последняя жертва.
Я трясу головой, пытаясь свести все услышанное воедино, понять, как связана с Оуэном Линдси. И, как всегда, за меня это делает Миллисент.
– Помнишь, когда впервые исчезла Линдси? Когда люди искали ее? – говорит она.
– Конечно.
– А как ты думаешь, что произойдет, когда исчезнет еще кто-нибудь? Например, какая-нибудь женщина из нашего списка?
Слово за слово, концы начинают сходиться. Если пропадет еще одна женщина, полиция решит, что имеет дело с серийным убийцей. Миллисент воскресила Оуэна, чтобы переложить на него вину за наши деяния.
Она печется о нашем будущем.
– Ты поэтому держала Линдси живой так долго? – уточняю я. – Ты копировала Оуэна?
– Да, – кивает Миллисент.
– И он душил своих жертв, так?
– Да.
Я выдыхаю. И физически, и психологически.
– Это все было подстроено.
– Конечно. Когда полицейские начнут поиски, а они их начнут, они станут искать Оуэна.
– Но почему ты ничего не говорила мне? Целый год?
– Я хотела сделать тебе сюрприз, – говорит Миллисент. – К нашей годовщине.
Я смотрю на нее. Моя любимая жена!
– Это безумно, – бормочу я.
Миллисент приподнимает бровь. Но, прежде чем она заговаривает, я кладу свой палец ей на губы.
– И великолепно, – восклицаю я.
Миллисент наклоняется и целует меня в кончик носа. Ее дыхание пахнет десертом, который мы ели на ужин. В этот раз – не ванилью, а шоколадным мороженым и вишней.
Миллисент подталкивает меня к пассажирскому сиденью. Когда она снимает свой свитшот, зажим на ее волосах ослабляется, и они падают ей на плечи. Миллисент устремляет на меня свои глаза. Они темны, как трясина.
– Ты не думал о том, что нам следует остановиться? – спрашивает она.
Нет. Теперь мы уже не можем остановиться.
И я даже этого не хочу.
12
А началось все с Холли. Потому что нам пришлось это сделать.
В тот бодрящий осенний день, когда зазвонил телефон, наш мир взял и перевернулся. Телефонный звонок касался Холли. Ее собирались выпустить из психиатрической лечебницы. Я не ослышался. Хотя и подумал так поначалу, когда мне Миллисент впервые призналась, что ее сестра не погибла в аварии в пятнадцать лет, а была помещена в психиатрическую лечебницу.
Жена сказала мне это в тот же субботний вечер, после того как дети утихомирились, поужинали и легли спать. Мы с ней сидели в гостиной, на новом диване, кредит на покупку которого все еще продолжали выплачивать. И Миллисент поведала мне реальную историю о Холли. Начала она с эпизода о порезе бумагой. Я уже слышал о нем – о том, как они с сестрой составляли коллаж из любимых вещей.
– Она сделала это специально, – сказала Миллисент. – Она схватила мою руку и порезала ее бумагой. Вот здесь, – жена показала на ямку между большим и указательным пальцами. – А наших родителей она убедила в том, что это получалось ненамеренно.
Спустя месяц шестилетняя Миллисент почти забыла о том случае. Пока то же самое не повторилось опять. Они с Холли находились в комнате сестры, играя в игру, которую придумали сами. Миллисент с сестрой создали свой собственный маленький мирок с куклами, чучелами животных и пластиковыми макетами домиков и назвали эту игру «Фиолетовая яма» – по цвету стен в комнате Холли. Они были лавандовые, а у Миллисент – желтые.
Пока сестры сидели в своей «яме», Холли снова порезала Миллисент. На этот раз – острым кусочком пластика, который она отломала от одной игрушки.
Порез пришелся по ноге Миллисент, рядом со щиколоткой. Миллисент закричала, кровь тонкой струйкой потекла на ковер. Холли смотрела на нее неотрывно до тех пор, пока в комнату не вбежала их мать. И тут она начала плакать вместе с Миллисент.
Этот случай тоже был истолкован превратно – как еще одна случайность.
На протяжении последующих двух лет Миллисент постоянно становилась жертвой разных «случайностей». Ее отец думал, что она неуклюжая. Мать призывала быть осторожней. А Холли… Холли просто смеялась над ней.
Чем больше мне рассказывала о своей сестре Миллисент, тем сильнее я ужасался. Но кое-что, что я наблюдал за Миллисент, теперь обретало смысл.
Укус на ее руке, который якобы нанесла ей собака. Две маленькие обесцвеченные отметины, которые так и не прошли.
Сломанный палец, зажатый дверью. Он до сих пор плохо сгибался.
Крошечная щербинка на ее переднем нижнем зубе, оставшаяся после того, как Миллисент якобы споткнулась и ударилась о дверной косяк.
Длинный, глубокий порез на ее икре – якобы от осколка стекла на улице. Шрам от него виден до сих пор – рыжевато-коричневая полоска длиной почти шесть дюймов.
Перечень увечий растянулся на многие часы. И, чем больше взрослели сестры, тем хуже становилось.
Когда Миллисент было десять, Холли на своем велосипеде врезалась в нее и сбила с ног. А потом Миллисент упала с дерева на заднем дворе.
Родители продолжали верить, что все это случайности. Или же видели то, что хотели видеть. Никому из родителей не хочется признать, что его ребенок – чудовище.
Часть меня могла это понять. Меня бы ничто не заставило поверить, будто Рори или Дженна могли поступать так же, как Холли. Это просто невероятно! Такого не может быть! И я был уверен, что родители Миллисент так же думали о своей старшей дочери.
Но от того, что я поставил себя на их место, гнев мой не поубавился. Пока я сидел и слушал, что пережила, взрослея, Миллисент, во мне разбушевалась ярость.
Увечья – точнее, пытки – продолжались и в подростковом возрасте. К тому времени Миллисент уже не старалась быть с сестрой доброй и ласковой. Уже не надеясь на то, что это ее остановит. Теперь Миллисент решилась давать ей сдачи.
