Вечер проходит в спешке. Я запаздываю с урока и, войдя в дом, тут же прыгаю в душ. Рори после школы отправился в гости к другу, но позабыл, когда мы условились встретиться. И Миллисент уезжает за сыном. Дженна собирается в своей комнате. Времени на домашний ужин у нас не остается, и мы решаем после церкви заглянуть в какой-нибудь ресторанчик. Рори хочет в итальянский, Дженна в мексиканский, а мне все равно.
Когда машина заезжает в гараж, я зову Дженну:
– Поехали отрываться!
Когда я так говорю, Дженна всегда хмыкает: в ее представлении я становлюсь похожим на настоящего папу.
Но сейчас она не произносит ни слова.
– Дженна?
Когда она не отвечает во второй раз, я поднимаюсь наверх и стучу в ее дверь. Дженна прикрепила к ней маленькую белую табличку, украшенную ленточками всех цветов радуги. На табличке пузырящимся почерком Дженны выведены два слова: «Нет, Рори».
Внизу открывается дверь гаража и из него доносится крик Миллисент:
– Готовы?
– Почти, – отвечаю я жене и снова стучу в дверь дочери.
Дженна не отвечает.
– Что там у вас происходит? – осведомляется Миллисент.
Дверь не заперта. Я приоткрываю ее на несколько дюймов:
– Дженна? С тобой все в порядке?
– Да, – раздается тоненький звук. Он доносится из ванной.
В нашем доме ни у кого нет только спальни. У каждого из нас свои апартаменты, с ванной комнатой, примыкающей к спальне. Четыре спальни, четыре с половиной ванные – так спроектированы все дома в Хидден-Оуксе.
– Давай выходи! – кричит Рори.
Миллисент поднимается по лестнице.
Я пересекаю спальню Дженны, обходя игрушки, одежду, обувь и наборы макияжа расцветающей девушки-подростка. Дверь в ванную открыта. В тот самый момент, когда я заглядываю внутрь, в коридоре у комнаты Дженны появляется Миллисент.
– В чем дело? – спрашивает она.
Дженна стоит на полу, выложенном белой плиткой; у ее ног валяются пряди темных волос. Дочь вскидывает на меня глаза – такие большие, каких я раньше не видел. Она отрезала себе все волосы. Почти до кожи, оставила не больше дюйма длины.
За моей спиной ахает Миллисент. Она кидается мимо меня к Дженне и обхватывает ее голову обеими руками:
– Что ты наделала?
Дженна, не моргая, переводит взгляд на мать.
Я молчу, хотя знаю ответ. Я понимаю, что сделала Дженна. И это понимание повергает меня в ужас; мое тело цепенеет, ноги прирастают к напольному коврику цвета хурмы.
– Какого… – Рори тоже уже в комнате; он глядит на свою сестру… на ее волосы на полу в ванной.
Дженна поворачивается ко мне и спрашивает:
– Теперь он меня не заберет?
– Господи Иисусе, – бормочет Рори.
Не Иисус.
Оуэн.
* * *
В церковь мы не идем. Мы вообще никуда не идем.
– Доктор, – резюмирует Миллисент. – Нашей дочери нужен доктор.
– Я знаю одного врача, – говорю я. – Он – мой клиент.
– Позвони ему. Нет, подожди. Может, нам не стоит обращаться к твоим клиентам? Может, им не следует знать об этом?
– О чем?
– О том, что нашей дочери требуется помощь.
Мы с женой смотрим друг на друга, не зная, что предпринять. Сюрреализм ситуации обескураживает обоих. Это для нас совершенно новая проблема. Ответ на все вопросы можно найти в книгах по воспитанию детей. У Миллисент их уйма. И там все прописано. В случае болезни ребенка – нужно обращаться к врачу. Если он устал, плохо себя чувствует – надо уложить его спать. Притворяется – пусть идет в школу. У сына или дочери проблема с другим ребенком – необходимо позвонить его родителям. Дитя закатывает истерику – лучше оставить его на время в покое.
Только о проблеме Дженны в этих книгах не сказано ни слова. Ни в одной из них не дается рекомендаций на предмет того, что нужно делать, если ваш ребенок боится серийного убийцу. Такого, как Оуэн.
Мы с Миллисент сидим в нашей спальне; разговариваем очень тихо. Дженна внизу, на диване. Смотрит телевизор с бейсбольной кепкой на голове. Рори сидит рядом с ней. Мы строго-настрого ему наказали не выпускать сестру из виду. А также запретили язвить над ней и глумиться. Хоть раз, но он делает то, что ему было велено.
Миллисент решает позвонить нашему семейному врачу. Доктор Барроу – не ее клиент. И мы уже много лет пользуемся его услугами. Он лечит наши осипшие горла и кишечные колики, проверяет, не сломал ли кто из нас кости и не заработал ли случайно сотрясения мозгов. Но я не думаю, что он может нам оказаться полезен в такой ситуации. Доктор Барроу – довольно пожилой человек. И может, верит, а может, и не верит в то, что психическое здоровье – реальность.
– Уже поздно, – говорю я Миллисент, – он не ответит.
– С ним свяжется служба клиентской поддержки. Они всегда знают, как найти доктора.
– Может, нам лучше…
– Я иду звонить, – прерывает меня жена. – Мы должны что-нибудь предпринять.
– Да, должны.
Кинув на меня взгляд, Миллисент хватает телефон. Редко, когда я не могу расшифровать значения ее взгляда. Но это тот самый случай. Впрочем, мне показалось, что в нем просквозила легкая паника.
Я спускаюсь вниз – посмотреть, как там Дженна. Они с Рори сидят на диване. И смотрят телевизор, уплетая сэндвичи с картофельными чипсами, которыми прослоены хлебные булки. Дженна вскидывает на меня глаза. Я улыбаюсь, пытаясь донести до нее: все в порядке, она в порядке, мир прекрасен, и никто не причинит ей вреда. Дочь отводит глаза и откусывает еще один кусок от своего сэндвича.
Мне не удалось внушить ей то, что хотелось.
Поднявшись снова наверх, я застаю Миллисент разговаривающей по телефону. Голос жены звучит спокойно; она объясняет секретарю-телефонистке, что дело срочное. И да – ей необходимо связаться с доктором Барроу прямо сейчас, несмотря на столь поздний час. Положив трубку, Миллисент выжидает минут пять, а потом снова набирает номер.
Наконец доктор Барроу перезванивает нам. Миллисент торопливой скороговоркой объясняет ему, что случилось. Что сотворила с собой наша дочь. В нервозной спешке Миллисент захлебывается словами. Для нее это удар. Это удар для всех нас, для всей нашей семьи.
У Дженны кризис.
Миллисент пытается что-то с этим сделать.
Рори – свидетель – остается в стороне от линии огня.
А я ношусь вверх-вниз по лестнице, проверяя состояние каждого, будучи сам не в состоянии что-либо решить. Я снова мечусь между всеми.
32
Доктор Барроу рекомендует нам обратиться к детскому психологу, который соглашается принять нас в субботу за двойной гонорар. Все в его кабинете бежевое – от ковра до потолка. Такое впечатление, будто мы оказались в чаше овсяной каши.
