Но и слегка приободряет. Не все люди в мире ищут меня. Может, я смог бы даже поесть в ресторане, закупиться в торговом центре и посмотреть кино прежде, чем кто-нибудь меня узнает. Я просто не хочу ничего этого делать.
Я снова в Хидден-Оуксе. Какая-то незримая сила заставляет меня проехать мимо своего дома. На лужайке нет никаких игрушек, и приветственная табличка на двери снята. Жалюзи спущены, занавески зашторены.
Не купила ли Миллисент еще один пузырек с глазными каплями? – задаюсь я вопросом.
А еще мне интересно – травила ли она еще кого-нибудь, кроме Дженны?
Я тоже несколько раз ощущал недомогание. Если Миллисент способна сделать больной свою дочь, то она может поступить так с любым человеком.
Но я не вхожу внутрь дома. Пока еще рано. Я возвращаюсь в дом Кеконы. Полиция меня там не встречает. Все выглядит так, как и было.
Рука тянется выключить телевизор. Мне нужен отдых. И все-таки я снова слушаю новости.
Практически по всем каналам говорят о ДНК. И только Джош – исключение. Он снова в статусе репортера, интервьюирует криминалиста-паталогоанатома. Голос этого человека не раздражающий, но несколько занудный, как у профессора, читающего лекцию. По крайней мере, пока он не доходит до порезов бумагой на теле Наоми.
– Местоположение порезов имеет большое значение для определения, чем они были нанесены. Мы говорим «бумага» исходя из типа порезов. Но бумага бывает разных видов и сортов. Например, на более грубой коже у Наоми, в частности, стопах, порезы неглубокие. А в местах с более нежной кожей они глубже. Это указывает на то, что все порезы наносились одним предметом, но это не обязательно был обычный лист бумаги. Это мог быть любой предмет, способный разрезать стопу.
Я вскакиваю с дивана так, словно меня поразили шокером. Я знаю, чем Миллисент наносила эти порезы!
69
Миллисент редко делает что-нибудь случайно. У нее на все есть причина. Даже чтобы удивить саму себя.
Это один из тех случаев.
Это началось так много лет назад, когда она спросила меня, как бы я защитил ее от тех придурков в самолете, которые к ней пристают.
«Я бы усадил их посередине салона, выгнул бы подлокотники и порезал бы их наглые морды инструкцией о действиях в аварийных ситуациях», – ответил я.
Инструкция о действиях в аварийных ситуациях! Та, что я подарил жене на наше первое общее Рождество. Она всегда хранила ее.
В ее старой квартире она была прилеплена скотчем к зеркалу в ванной.
Нашим первым общим жилищем был маленький арендованный дом, и там карточка-инструкция была прикреплена к холодильнику с помощью магнитика.
Когда мы купили наш первый дом, Миллисент засунула ее в рамку нашего первого зеркала в полный рост.
А в нашем большем по площади и более дорогом доме живут двое наших детей, которые не понимают шутки с инструкцией. Они находят ее банальной. И Миллисент возит ее с собой – она приклеена к защитному щитку в ее машине. Когда солнце бьет ей в глаза и она опускает щиток, эта карточка с инструкцией вызывает у нее смех.
И эту карточку она использовала, чтобы наносить своим жертвам порезы! Я уверен в этом так, как ни в чем другом.
* * *
В Хидден-Оуксе непросто спрятаться. Здесь все обращают внимание на новые машины. Особенно те, которые просто заезжают сюда и паркуются. Но никто не обращает внимание на людей, занимающихся бегом или спортивной ходьбой. А их бывает то пусто, то густо. Многие начинают заниматься физкультурой по утрам, а потом бросают. Но есть и такие, что поддерживают свою спортивную форму регулярно. Миллисент в их числе.
В той же бейсбольной кепке, с еще большей щетиной на лице, в мешковатых штанах и чрезмерно свободной футболке (спасибо Кеконе, у которой огромное количество одежды большого размера) я выхожу из задней двери ее дома, перемахиваю через ограду и выпрыгиваю на дорогу.
Прошла всего неделя с моего исчезновения, и журналисты снуют повсюду, не давая возможности ни Миллисент, ни детям жить нормальной жизнью. Миллисент не может ходить на работу, а дети в школу. Но я хочу выяснить, покидает ли вообще моя жена дом. Было бы гораздо проще заполучить карточку-инструкцию, если бы она выехала на машине из гаража и припарковалась где-нибудь, куда я могу попасть.
Только бы все получилось, только бы не сорвалось! Ведь Миллисент могла вытереть карточку, чтобы на ней не осталось ничьих отпечатков – ни ее, ни каких других женщин. А могла и избавиться от нее – выбросить или сжечь. Я очень надеюсь, что она этого не сделала.
Я не знаю всего, что делает моя жена, а возможно, и всего, что она делала. Но я знаю ее нутро. Она хранит эту инструкцию в напоминание себе о нас. И в напоминание себе о том, что она сделала с теми женщинами. Миллисент наслаждается этим, даже упивается. Теперь я это понимаю.
Поверят ли мне в полиции, если я принесу им эту карточку-инструкцию и на ней окажутся следы ДНК? Только не мои, а одной или нескольких мертвых женщин и Миллисент? Скорее всего, нет.
Поверят ли мне в полиции, если я расскажу им также о здании, которое приобрела Миллисент через три ООО, о Денис и сестре Оуэна? И если я покажу им мое рабочее расписание за тот период, когда исчезли все эти женщины. Я все время был дома. И понятия не имею, что могли рассказать дети про те ночи.
Нет, вряд ли они мне поверят. При наличии следов с моей ДНК в подвале церкви и многочисленных свидетельств людей, опознавших меня как Тобиаса, не говоря уже о мастерском спектакле Миллисент, они ни на секунду не поверят в мою невиновность. Но они могут поверить в то, что я убил этих женщин вместе с Миллисент. И тогда мои дети будут в безопасности.
Это единственный мой шанс. Шанс не только спастись самому, но и отправить Миллисент туда, где ей место. В тюрьму или в ад – все равно. Меня устроят оба эти места, поскольку они далеки от моих детей.
Я медленно пробегаю по кварталу параллельно моему дому, высматривая в прогалы между домами автомобиль Миллисент. Потом я также не спеша прохожу по улице, на которую она обычно сворачивала на пути к школе.
Как я и ожидал, машины жены я не заметил.
Весь день я рыскаю по округе, как ищейка, но так и не замечаю, чтобы Миллисент выезжала из дома. Хотя полной уверенности у меня нет. Эх, если бы я оставил маячок на ее автомобиле! Мне было бы тогда гораздо легче. И все-таки я не оставляю попыток. Я должен продолжать борьбу! Ходьба и бег трусцой становятся моим новым хобби. Как плохо, что я не взял того пса в собачьем приюте. Сейчас он бы мне пригодился.
Я набираю Энди. Похоже, он удивлен моему звонку. Возможно, он удивлен, что я еще жив.
– У меня только один вопрос, – говорю я.
– Валяй.
– Выезжает ли Миллисент из дома? Мне кажется, она не ездит даже на работу.
Энди колеблется, прежде чем ответить:
