Я этого не ожидала. Я представляла, что Бен пробудет в больнице дольше. Он вернулся домой на такси или его отвезла Карла? «Я должна была находиться там», – подумала я, переполняемая чувством вины.
Уточнение медсестры полоснуло меня, как скальпель хирурга.
– Вообще-то сегодня утром мистера Стивенса перевели в другое отделение.
– В какое?
Внезапно мой голос сделался слишком громким, слишком напряженным, слишком паническим. Единственное, что в нем не прослушивалось, это удивление, потому что где-то в глубине души я уже знала, что судьба с самого начала планировала именно это. Жизнь была постоянно вращающейся каруселью и сейчас возвращала меня в то место, которое я никогда больше не хотела видеть.
– Мистера Стивенса перевели в отделение реанимации, – сообщила она.
И мой кошмар получил свое завершение.
Перевести звонок они не могли, поэтому мне пришлось заново пройти через мучительную процедуру набора номера и общения с коммутатором. Пассажиры вокруг меня перестали притворяться, что не прислушиваются к моим переговорам. Женщина средних лет положила свою книжку на колени, и я больше не слышала слабого попискивания детской компьютерной игры. Я чувствовала на себе множество глаз, когда просила оператора соединить меня с отделением реанимации.
Если сестра в предыдущем отделении показалась мне уклончивой и не желающей делиться информацией, эта выдержала бы допрос в ЦРУ, не расколовшись.
– Можете вы хотя бы сказать, что с ним случилось? – взмолилась я.
Не только ради себя; пассажирам вокруг тоже, кажется, не меньше моего нужно было это знать.
– Мистера Стивенса недавно перевели в это отделение из-за трудностей с дыханием.
Я схватилась за горло, как будто это я не могла дышать, а не Бен.
– Вы можете сказать, как он сейчас? Ему потребовалась интубация? – Медицинский термин с поразительной легкостью слетел у меня с языка. Есть слова и фразы, которые ты никогда не забываешь. Я закрыла глаза, сообразив, что в любом случае должна была задать не этот вопрос. Был другой, гораздо более важный. – Прижизненное распоряжение применили? Вы можете проверить его записи и сказать, сделал он это или нет?
– Боюсь, история болезни пациента конфиденциальна, как и его лечение. Я больше ничего не могу сказать вам по телефону.
– Мне нужно, чтобы он знал, что я еду. Мне нужно, чтобы он знал, что должен продолжать бороться и, что бы ни случилось, мы встретим это вместе. Пусть он скажет врачам, что передумал насчет отказа от лечения. Он хочет жить, я знаю, что хочет.
– Приезжайте как можно скорее, – посоветовала сестра, и впервые за все время в ее голосе прозвучала доброжелательность. Думаю, это встревожило меня больше всего.
Я дала отбой и тупо уставилась перед собой, никого и ничего не видя. Я даже не сознавала, что плачу, пока женщина напротив не наклонилась ко мне и не сунула в мою руку сложенную салфетку. Тепло и сочувственно она похлопала меня по руке, успокаивая.
Рядом с ней заерзал на сиденье мальчик, пытаясь достать что-то из материнской сумки. Не спрашивая одобрения матери, он вытащил открытый пакетик с желейными конфетами и протянул мне.
– Когда мне грустно, мама всегда дает мне одну, – нерешительно проговорил он. Мальчик вздрогнул, но лишь чуть-чуть, когда я только сильнее расплакалась, тронутая его щедростью. – Красные самые вкусные, – застенчиво прошептал он.
Я улыбнулась, усилием воли прекратила плакать, потому что не хотела его напугать, и достала из пакета мягкую малиновую конфету.
– Спасибо, – тихо сказала я.
Люди говорят, что пассажиры пригородных поездов холодны, что поездки в общественном транспорте обезличивают нас и превращают в бесчувственных роботов. Я категорически не согласна с этим утверждением. Мне было страшно на протяжении всей поездки в том поезде, но я ни на минуту не чувствовала себя одинокой. Там сидели безымянные незнакомцы, которые вместе со мной пережили все мучительные минуты. Когда поезд наконец прибыл на вокзал, кто-то взял мою сумку и подал мне, кто-то другой передал мою куртку, а мужчина, который до этого даже словом со мной не перемолвился, спросил, не нужны ли мне деньги на такси. Я выскочила из поезда, и в ушах у меня еще звучали добрые пожелания этих людей.
Отделение реанимации находилось на четвертом этаже, но ждать лифта я не могла. Несколько раз нажав на кнопку вызова в вестибюле, я так и не дождалась его прихода. Я бросилась к лестнице, по-прежнему одержимая необходимостью двигаться. Я грохотала по линолеуму лестницы, как будто стук моих сандалий по ступенькам мог заглушить вопросы, продолжавшие крутиться у меня в голове. Проинструктировал ли Бен врачей не вмешиваться, если затруднения с дыханием усилятся? Решил ли он, что это будет последний раунд в схватке, которую он никогда не выиграет? И насколько это решение зависело от того, что случилось сутки назад? Стала ли наша первая ссора последней?
Я ворвалась в двойные двери на четвертом этаже запыхавшаяся и перепуганная. Наверное, я выглядела куда менее здоровой, чем некоторые из пациентов этого отделения, когда с тревогой подходила к сестринскому посту.
– Бен Стивенс, – выдохнула я, опираясь о стойку, чтобы не упасть.
– Его кровать сразу за углом, – сказала медсестра и показала, куда нужно идти.
Необходимость спешить отпала, и я, вдруг успокоившись, медленно и нерешительно двинулась к указанному отсеку. Я завернула за угол и увидела Бена.
Ноги у меня подогнулись, не в силах нести меня к нему. «Вот это, – с грустью подумала я, – Бен легко понял бы». Я пошатнулась и крепко ухватилась за спинку кровати. Рядом с койкой Бена стояла медсестра с планшетом в руках. Она с озабоченным видом посмотрела на меня.
– Здравствуйте. С вами все хорошо? Вы к мистеру Стивенсу? – Я кивнула, не в состоянии проглотить вставший в горле ком. – У вас такой вид, вам бы присесть, – сказала она, пододвигая мне стул. Я опустилась на него и взяла Бена за руку. – Я знаю, что все это выглядит очень страшно, когда видишь впервые, но пусть ничто вас не тревожит.
– Меня это не тревожит, – сказала я, обливаясь слезами, которые крупными каплями падали на неподвижную руку Бена. – Честно говоря, я никогда не была так счастлива.
Сестра попятилась, явно ошарашенная моими словами. Вряд ли я могла винить ее: конечно, это была ненормальная реакция со стороны близкого пациенту человека.
– Вы хотите, чтобы я объяснила назначение всего оборудования и что оно делает?
Я легко положила ладонь на обнаженную грудь Бена, чувствуя, как она ритмично поднимается и опадает, движимая не им, а аппаратом, который тихо работал рядом с его кроватью. Даже пластиковая трубка, вставленная в дыхательные пути, не пугала меня. Это был спасательный трос, брошенный ему… и мне тоже.
– Я знаю, что оно делает, – тихо проговорила я, складывая губы в дрожащую улыбку. – Оно возвращает его ко мне.
