Что мне делать с адресами? Встретиться с каждым по очереди?
В голову пришла неожиданная мысль: Сван Летелье работает в маконском ресторане, в центре города, на улице Леритан.
Я забыла о шоссе, въехала в Макон, бросила машину на парковке, в двухстах метрах от ресторана и мэрии. Меня встретила любезная официантка. За столиками сидели две пары.
В последний раз я была в ресторане с родителями Анаис – в пиццерии Джино. Леонина ужасно веселилась, когда желток растекался по тарелке. Я тысячи раз заново переживала тот день, вспоминала еду, платье дочери, ее косички, улыбку, фокусы, счет, момент, когда Лео села в машину Коссенов, помахала мне рукой и спрятала под коленками любимого серого кролика. От старости у него грозил вывалиться правый глаз, а стирала я его так часто, что он лишился одного уха. Некоторые моменты человек должен забывать очень быстро. Увы, решаем не мы.
Я не увидела Свана Летелье: скорее всего, он был на кухне. В зале суетились только официантки. «Четыре девушки, как в могиле», – подумала я.
Я выпила полбутылки вина, но почти ничего не съела. Официантка спросила, что не так, и я ответила: Просто нет аппетита. Она сочувственно улыбнулась и отошла. Я смотрела, как входят и выходят посетители, и подливала себе вина, хотя много месяцев не брала в рот спиртного.
Около девяти вечера я, чуть пошатываясь, вышла на улицу, села на скамейку и стала ждать, глядя в темноту.
Рядом текла Сона, и мне вдруг захотелось броситься в воду. Воссоединиться с Лео. Сумею ли я найти мою девочку? Может, лучше сделать это в море? Что, если она все еще там? Но в какой форме? А где я сама? Что за жизнь веду? Чему и кому она нужна? Зачем меня положили на батарею в тот день, когда я родилась? Она сломалась 14 июля 1993 года.
Что я собираюсь сказать бедняге Свану Летелье? Что хочу выяснить? Комната выгорела, к чему ворошить прошлое и вопрошать настоящее? Не зря говорят: «Не тронь дерьмо…»
Я не могла заставить себя сесть за руль и ехать сквозь ночь, чтобы вернуться к своему шлагбауму. Оставалось одно – собрать последние силы, подняться на ноги, перелезть через стенку и прыгнуть в черную воду. В тот момент, когда я наконец решилась, передо мной возникла сиамская кошка. Она замурлыкала и посмотрела на меня чудесными голубыми глазищами. Я нагнулась, дотронулась до мягкой, теплой, восхитительной шкурки, и кошка вдруг запрыгнула ко мне на колени. Я изумилась этому знаку доверия и замерла, а палевая красавица с коричневыми ушками вытянулась во всю длину, изобразив перила. Кошка спасла мне жизнь – то малое, что от нее осталось.
Последние клиенты покинули ресторан, свет в зале погас, и появился Сван Летелье.
Я осталась сидеть на скамейке.
Повар был в куртке из блестящего черного материала, джинсах и кроссовках, шел он враскачку.
Я окликнула его – и не узнала собственный голос, как будто со Сваном заговорила другая, незнакомая женщина, поселившаяся в моем теле. Наверное, я слишком много выпила – все казалось искаженным, нереальным.
– Сван Летелье!
Кошка спрыгнула на землю и уселась у моих ног. Летелье повернул голову и несколько секунд молча смотрел на меня, не зная, как поступить, но в конце концов сказал:
– Да?
– Я – мать Леонины Туссен.
Он окаменел. Смотрел на меня, как те подростки, которых я до смерти напугала на кладбище, одевшись Дамой в белом. Повар был в ужасе и пытался разглядеть меня, но я находилась в темной зоне, а он стоял на свету, так что я видела его лицо, а он мое – нет.
На улице появилась одна из четырех официанток, подошла к Свану, прижалась к его спине.
– Иди, я тебя догоню, – сухо бросил он.
Девушка поняла, куда он смотрит, узнала меня и шепнула ему что-то на ухо. Наверняка наябедничала, мол, эта баба одна выдула полбутылки вина, смерила меня неласковым взглядом и пошла прочь, крикнув:
– Жду тебя у Тити!
Сван Летелье подошел ко мне и остановился, ничего не говоря.
– Вы знаете, зачем я здесь?
Он покачал головой.
– Вы знаете, кто я?
– Вы же сказали: мать Леонины Туссен, – холодно бросил он.
– Вы знаете, кто такая Леонина Туссен?
– Вас не было ни на похоронах, ни на суде, – ответил он с секундной задержкой.
Я не ждала подобных слов, они прозвучали как пощечина. Я так крепко сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони. Кошка смотрела на меня.
– Я никогда не верила, что дети в ту ночь ходили на кухню.
– Почему это?! – В его голосе прозвучали вызов и страх.
– Интуиция. А что видели вы?
– Мы попытались войти в комнату, но в любом случае было поздно.
– Вы поддерживали нормальные отношения с другими сотрудниками?
Мне показалось, что повару стало трудно дышать. Он достал из кармана вентолин, брызнул два раза в рот.
– Я пойду, меня ждут.
Я чувствовала его страх, потому что сама многого боялась. В тот вечер, сидя на скамье напротив напуганного и от этого еще более опасного парня, я тоже чувствовала страх, ясно понимая: если не узнаю правду, моя дочь навечно останется пленницей пожравшего ее огня.
– Я больше не желаю об этом думать, – сказал Летелье. – Советую поступить так же. Случилось несчастье, но такова жизнь. Иногда она причиняет нам боль. Мне очень жаль, правда.
Он быстро пошел прочь, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Его реакция утвердила меня в мысли, что в рапорте прокурору республики не было ни слова правды.
Я опустила глаза – кошка исчезла.
56
Неувядающие воспоминания греют нам сердце.
Когда Жан-Луи и Армель Коссен бывают на могиле Анаис, они не знают, кто я. Не связывают образ молодой, застенчивой, плохо одетой женщины, с которой обедали в Мальгранже 13 июля 1993 года, с аккуратной муниципальной служащей, которая решительным шагом расхаживает по аллеям брансьонского кладбища. Коссены не узнали меня, даже когда покупали цветы и стояли совсем близко.
После смерти дочери я похудела на пятнадцать килограммов, мое лицо ввалилось и одновременно стало отечным. Я постарела лет на сто. Лицо и тело ребенка в мятой упаковке.
Старая маленькая девочка.
Мне было… семь лет с гаком.
Саша говорил: «Ты напоминаешь птенца, который выпал из гнезда и насквозь промок».
После встречи с ним я изменилась. Отрастила волосы, поменяла одежду, перестала ходить только в джинсах и спортивных фуфайках.
Обретя новый образ, я как-то раз посмотрела на свое отражение в витрине и увидела женщину. Теперь я носила платья, юбки и блузки и напоминала не угловатых героинь Бернара Бюффе
[72], а эфирных красавиц Огюста Ренуара.
